Если утром решите посетить Владимирский Собор, минуя ворота, вы, вероятно, увидите нескольких прихожан, любующихся фасадом святыни или завороженно слушающих звон. Войдя в храм, вы, вероятно, благоговейно посмотрите на Богоматерь с младенцем, и, оглядевшись, заметите верующих у икон. Больше всего из них – у образа Николая Чудотворца. Украинцы ждут чуда. Особенно те, кто не знает, живы ли их родные, с которыми на фронте была потеряна связь.
Период незнания может занять не один месяц и даже не год. Тех, кого прошла эта чаша, может удивить: неужели не интересно, что случилось с нашими родными? На самом деле очень интересно, просто лупить эту скалу не так легко, как может показаться.
Десяток ведомств ищет пропавших, результат - ноль
Непосредственной мобилизацией военнообязанных занимается, как известно, ТЦК и СП, а поиск пропавшего – задача родственников (!) – в одном ведомстве мне так и сказали.
– Да, этот солдат в нашей бригаде числится пропавшим без вести с прошлой недели, – говорит голос в трубке. - Вы должны пойти в ТЦК, получить уведомление, потом обратиться в полицию…
– А вы, – спрашиваю, – без меня поиск до сих пор не начали?.. Сейчас этот вопрос кажется наивным. Тогда я еще не знала, что не только запускать маховик, но и крутить механизм поиска нужно самому.
Из ТЦК родственников направляют в Нацпол. Подать заявление об исчезновении человека может любой из знакомых, однако важно иметь образец ДНК пропавшего. По сути передачей образцов ДНК для экспертизы и внесения в базу и ограничивается функция этого органа. Но об этом позже.
Данные о пропавших без вести на фронте собирает целый пул ведомств - Национальное информационное бюро, Объединенный центр поиска пленных при СБУ, Координационный штаб по обращению с военнопленными при ГУР, Красный крест (международный и украинский), рабочая группа Совета ООН по правам человека по вопросов насильственных или недобровольных исчезновений, уполномоченный по вопросам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, некоторые ОО – всем рекомендуют подать заявление о пропавшем со сканами документов. Поскольку документооборота между ведомствами и организациями нет, приходится заполнять одни и те же данные по несколько раз, а затем звонить по телефону и уточнять, не потерялось ли все это в спаме. Также родным советуют на платформе Координационного штаба открыть личный кабинет и внести широкий спектр данных для распознания человека, пропавшего без вести, – особых примет, места исчезновения и т.д.
Рекомендуют писать и письмо уполномоченному ВРУ по правам человека с просьбой обратиться к российской горе-коллеге для подтверждения пребывания человека в той или иной колонии РФ. Интересно, что об обнаружении человека в плену вам не сообщают – услуги обратной связи нет, нужно время от времени звонить по телефону на горячие линии СБУ и НИБ. Вообще, никто никуда не спешит – мое заявление в МККК обработали через два месяца.
Впрочем, рассылка заявлений, которая занимает большой пласт времени, не означает, что скоро вы узнаете, что же случилось с военным на фронте.
Какая информация – полное табу
Бригада проводит служебное расследование по безвести пропавшего военного. Родные имеют право ознакомиться с выводами в ТЦК. Весь процесс, включая собственное расследование и доставку по егерской службе, то есть без использования современных методов коммуникации, в среднем занимает четыре месяца. Получить информацию от бригады напрямую запрещено, и найти адрес бригады для переписки – невозможно, это тайная информация.
На горячей линии бригады, номер которой находится в открытом доступе, можно узнать организационные вопросы возвращения личных вещей бойца (что важно – паспорта) или выплаты денежного довольствия. Однако – что произошло с военным? Он ранен? С кем он был? Есть ли свидетели? Такие вопросы игнорируются. Родственники пытаются обзванивать регистратуры больниц. Однако и здесь часто их ждет разочарование – больницам запрещено давать информацию о пребывании в них военных.
Получить какие-либо данные от следователей невозможно тоже. Они расследуют факт исчезновения по признакам ч.1 ст.115 УК (преднамеренное убийство). При этом в отношении пропавших без вести в Курской области РФ до недавнего времени не было определено, кто должен обеспечивать надзор за расследованием. Так что работа следователей формальна. «Вы же понимаете, я не могу туда поехать, – говорит следователь. – Давайте ждать новостей».
И вот вы ждете заключения по служебному расследованию. Однако он может разочаровать простой констатацией факта: мы не знаем, какова судьба этого военнослужащего. Вообще, этот документ может быть нарезкой шаблонных фраз, так, чтобы ни у кого не было вопросов к командованию. Не внушает доверия и разногласия: сегодня в бригаде вам говорят, что обследовали территорию исчезновения военного с дрона, позже – что обследование было невозможно, вы же понимаете: наши БПлА все время сбивают…
Таким образом, родные вынуждены пробоваться на роль следователей – искать правду своими силами.
О самом страшном
Порой о судьбе пропавшего без вести военного родных извещают сами орки. Они могут выйти на вас и прислать фото, доказывающее плен или гибель. Последнее не означает готовности передать вам тело родного. Также враг в соцсетях публикует фотографии пленных. Можно мониторить их, а также профильные ТГ-каналы, которые ведут наши волонтеры. Однако обнаружение родного в плену не дает автоматически статус пленного. Еще нужно обратиться к омбудсмену для содействия в проведении портретного экспертного исследования. Вы ведь не надеялись, что СБУ это сделает за вас?
На самом деле лучшим источником достоверной информации о судьбе пропавшего на фронте являются побратимы, чьи контакты вам оставил военнослужащий до того, как пойти на задание. Но если солдат прямо из учебного центра был отправлен, скажем, в Курскскую область в РФ, где внезапно исчез (такие случаи не единичны, к сожалению) – тогда маловероятно, что у вас есть инсайд.
Тогда стоит искать родных побратимов, которые могут что-нибудь знать или поделиться контактом кого-то из руководства бригады. Теоретически можно заявить ходатайство вашему следователю о допросе командования, чтобы узнать, например, были ли приняты меры по эвакуации вашего раненого родственника на фронте. Однако на практике этот механизм не работает. «Из допроса командира это не выяснишь. Следует допрашивать либо СЗЧ из этого подразделения, либо других раненых. Командир себя не выдаст», – говорит работник одного правоохранительного органа анонимно.
Больше деталей можно получить из объяснений, приказов, допроса свидетелей – материалов, которые легли в основу служебного расследования.
«Я бы хотела написать ходатайство о получении материалов служебного расследования», – говорю следователю.
«А что – в бригаде тоже ведется расследование?» – слышу в ответ.
Занавес.
Некомпетентность, бездействие – это причины недоверия родственников пропавших без вести, толкающие выходить на митинги, писать петиции… Никто не отрицает, что виновник наших бед – Россия. И это там не выполняют международное законодательство об обращении с военнопленными, отказываются предоставлять списки пленных, репатриировать тела и т.д. Но в самом нашем государстве все ли сделано для улучшения процесса поиска пропавшего военного? Я то и дело читаю в чатах: «никому они не нужны, кроме своих родных». Разумеется, военным не до этого – руководство бригад получает новое боевое задание, на другом направлении.
А там далеко позади лежат тела тех, кто не дождался эвакуации. Кого-то, к сожалению, действительно не смогли, кем-то, возможно, пожертвовали. Но самое страшное - не узнать правду в этой дымовой занавесе, созданной военным положением, ограниченным доступом к информации, а иногда нежеланием делать свое дело по совести.
