Начальник департамента спецрасследований Генпрокуратуры СЕРГЕЙ ГОРБАТЮК, который занимается расследованием преступлений, совершенных во время Революции Достоинства, в первой части интервью "Апострофу" рассказал о том, сколько людей посадили по делам Майдана, почему расследование преступлений, совершенных во время массовых протестов 2013-2014 годов, затягивается и является ли ценным свидетелем президент Петр Порошенко.
- Сколько сейчас людей находится в розыске по делам Майдана?
- 102 человека. Это вообще во всех делах по противодействию протестным акциям, не только по убийствам, а по преступлениям с 30 ноября по 21 февраля.
- Правильно ли я понимаю, что только один человек отбывает наказание по делу Майдана? Так называемый "титушка".
- Имеется в виду наказание в виде лишения свободы, потому что есть 50 приговоров. Соответственно, если люди получают условное наказание или с отсрочкой, они его отбывают. Им раз в месяц или раз в две недели необходимо являться в Инспекцию по исполнению наказаний, это – тоже ограничение и тоже наказание. Просто запрос общества относительно преступлений во время протестных акций – это приговор в виде лишения свободы. Таких приговоров было два. Один – 4,5 года, второй – 2,5 года. Тот, кто получил 4,5, отбывает наказание. А по второму судья вынес решение дать приговор 2,5 года лишения свободы, но с учетом "закона Савченко" (который действовал с декабря 2015 до июня 2017 года и засчитывал один день предварительного заключения за два, - "Апостроф") сразу же после вынесения приговора считалось, что осужденный уже отбыл наказание.
- Тогда сразу вопрос, насколько отразится закон Савченко на делах Майдана?
- На сегодняшнем этапе имеем только один случай применения ["закона Савченко"]. Если будут приговоры, связанные с этим (потому что у нас есть те, кто находится под стражей с момента вступления в силу этого закона), то им наверняка будут зачисляться.
- А по какой статье именно этот единственный человек отбывает наказание?
- Это лишение свободы человека, похищение, насильственное завладение имуществом, пытки человека, то есть статьи 146, 186. А также ст. 340 – препятствование проведению митингов и собраний.
- В одном из недавних интервью вы говорили, что в судах по делам Майдана, за исключением нескольких дел, ничего не движется, нет желания рассматривать. Почему нет? И есть ли такое желание у ГПУ?
- На каждом этапе своя проблематика. Есть этап досудебного расследования, раскрытия преступлений, есть этап завершения расследования, направление уведомления о подозрении, направление обвинительных актов в суд. Есть уже этап, когда обвинительный акт в отношении лица слушается в суде, соответственно, эта проблематика уже касается судебного разбирательства. Относительно тех дел, которые направлены в суд, мы указываем именно на ту проблему, что где-то процентов 90 [дел] практически не двигаются. У некоторых вообще два года происходит подготовительное заседание и никак не могут приступить к слушанию. Проблема следствия – это другая большая тема, о которой можно долго рассказывать, кто и на каком этапе не способствует расследованию.
Сергей Горбатюк
- А в ГПУ есть те, кто не способствует расследованию? Или сильное сопротивление только в судах?
- Сокращение нашего департамента, которое произошло в октябре 2016 года, например. Сначала сократили 60 человек, потом в ответ на наши просьбы и на обоснованные объяснения нам добавили 12 следователей и 6 прокуроров, но это не сравнить с тем, что было, и тем, что должно быть для полноценной работы по каждому эпизоду.
С одной стороны, у нас фактически в каждом эпизоде есть результат, направлены обвинительные акты в суд. Но преступлений расследуется более 3 тысяч, и не все они полноценно охвачены так, как могло бы быть, если бы было больше следователей и прокуроров. На какие-то эпизоды вынуждены меньше времени тратить. Конечно, в первую очередь берутся самые тяжкие преступления, на них сосредотачиваются усилия. Но, например, был круглый стол, который организовывали семьи Героев Небесной сотни по поводу привлечения судей к ответственности. И действительно – следствие по фактам преследования автомайдановцев, арестов протестующих в настоящее время не дало достаточного результата. Но в первую очередь это потому, что не было возможности выделять достаточно следователей и прокуроров на эти эпизоды, поскольку сосредоточились на тяжких преступлениях, убийствах. Поэтому эта проблема существует.
- В чем вообще проблема нехватки следователей? Это вопрос глобальной нехватки кадров или кто-то просто не хочет расширять штат?
- Решение принималось генеральным прокурором, он никак не мотивировал. И на основании этих 60 человек было создано другое управление – управление по расследованию преступлений, совершенных преступными организациями. Насколько оно было важным? Мне кажется, что генеральный прокурор показал, что для него приоритетом является другая часть расследования. В целом в Генеральной прокуратуре работает восемь следственных подразделений, то есть следственные подразделения создаются, но для расследования других дел.
Да, конечно, есть другие преступления, которые совершаются. Но на фоне заявлений, что расследование преступлений во время Майдана – дело №1, дело чести, должно быть и соответствующее отношение к этому делу. Или говорите, что мы в этом случае работаем, как все, и не ждите особого отношения. Но звучат выступления, что это крайне важно (по моему мнению, это действительно так). Поэтому я постоянно заявляю о проблеме, что мешает или тормозит расследование. И если общество ожидает результат, то должно быть особое отношение к этому производству.
- А у вас была какая-то коммуникация с генпрокурором Юрием Луценко по поводу этих проблем? У вас вообще очень непростые отношения, есть жалобы на него, на его заместителей.
- У меня нет личных неприязненных отношений с ним, мне ничего не нужно от него как от человека, только как от генпрокурора. Если мы говорим об отсутствии следователей, то я писал рапорты неоднократно, в которых говорил, что необходимо и каково минимальное количество следователей должно работать по этим производствам. На другие случаи также реагирую, где есть какие-то препятствования или какие-то действия заместителей, которые, по моему мнению, являются незаконными, тогда я обращаюсь за защитой к генпрокурору. Если он не принимает законного решения, то я уже реагирую на его действия – с требованием обеспечить выполнение закона.
А что касается возможности коммуникации, то я такой возможности не имею – по решению Луценко мои встречи с ним не происходят. Раньше предпринимал попытки неоднократно, и все это заканчивалось на уровне приемной, где мне говорили: "Хорошо, мы сообщим вам", но никто не сообщал. Одновременно в ноябре 2017 года генпрокурор в СМИ заявил, что решил не видеться со мной и общаться со мной исключительно через переписку, потому что я: а) постоянно говорю о проблемах; б) я якобы его указания не выполняю и критикую его, а это неконструктивно. Но мне кажется, что генпрокурор получает заработную плату за то, что он в первую очередь занимается проблемой расследований и ее решением, а если критика конструктивна, то надо прислушаться. Если же, по его мнению, я совершаю какие-то неправильные, противоправные вещи, то от этого также не стоит прятаться, а действовать согласно закону. Должность государственного чиновника обязывает сотрудничать для достижения результата. Я на своей должности не имею достаточно процессуальных полномочий, поэтому есть ряд вопросов, которые может решить только генпрокурор.
- На днях Петр Порошенко сказал, что решил принять участие в судебном процессе, это будет впервые в украинской истории, когда президент такое делает. Как считаете, насколько участие президента ускорит процесс расследования дел Майдана? И вообще, насколько ценный свидетель Порошенко?
- Он может быть свидетелем в отношении тех событий, в которых он принимал участие. Конкретно это по 1 декабря или же во время рассмотрения судом меры пресечения одному из протестующих, когда он высказывал прокурору свои замечания. Также он может свидетельствовать обо всех ему известных событиях. Исходя из данных во время следствия показаний, прокурор будет решать, необходимы ли эти показания ему как доказательство определенных обстоятельств во время судебного процесса. Если же это какие-то ранее неизвестные свидетельства, то необходимо, чтобы сначала он был допрошен следователем.
Сергей Горбатюк
А относительно ускорения. Нет, это никоим образом не влияет на сам процесс. Как по мне, ускорить президент может, если, используя собственные полномочия, в частности право законодательной инициативы, организует через Верховную Раду усовершенствование уголовно-процессуального законодательства. Это в его полномочиях, потому что он имеет право законодательной инициативы и потому что есть фракция его имени. Соответственно, это может убрать, например, тот недостаток, который появился в законодательстве 20 ноября, когда часть полномочий следователей прокуратуры была утеряна. То есть с 20 числа они вообще ничего нового не могут регистрировать и расследовать, законодатель оставляет им лишь право завершать старые дела, начатые ими же. И сейчас, если устанавливается какой-то новый эпизод, заявления о преступлениях поступают, а следователи прокуратуры не могут внести сведения в ЕРДР. Кроме того, этим созданы проблемы в расследовании многих преступлений во время Майдана, которые начались еще до 20 февраля – они в большинстве начаты следователями милиции, а закон нам позволяет завершать уголовные производства, начатые следователями прокуратуры. Если президент хочет помочь, то должен был бы обратиться в Верховную Раду с первоочередным вопросом, с законопроектом о продлении полномочий следователей прокуратуры для завершения расследований дел Майдана – и это был бы весомый вклад, я думаю.
- Еще президент сказал: "Преступления Майдана не имеют срока давности", многие начали говорить, что якобы это означает, что разбирательство затянется, что вообще решений суда можно не ожидать.
- Думаю, это не касается уголовного процесса. Тут надо смотреть относительно конкретных эпизодов и конкретных расследований. Например, если преступление не раскрыто, особенно убийство (например, первые убийства), то государство берет на себя обязанность расследовать их, пока они не будут раскрыты, сколько бы времени на это ни шло, государство должно работать над раскрытием – год, два, три или пятнадцать. А там, где установленные лица, когда они завершатся, это уже вопрос суда. Поэтому я бы эти слова не воспринимал как то, что будет замедлено рассмотрение.
Продолжение интервью читайте на "Апострофе" в ближайшее время
