На 64-м году жизни в Москве скончалась писательница и сценарист Ирина Ратушинская.
Об этом сообщают росСМИ. Причина смерти не уточняется.
Ирина Ратушинская родилась в Одессе. В 1979 переехала к мужу в Киев. В 1982 году ее арестовали, а после осудили по статье 62 УК УССР ("антисоветская агитация и пропаганда"). Писательницу приговорили к 7 годам лишения свободы.
Женщина попала в Мордовские лагеря. Годы каторги Ратушинская описала в документальной книге "Серый - цвет надежды".
Заочно была принята в международный ПЕН-клуб.
Только благодаря заступничеству Рейгана, Тэтчер, Миттерана и высших чинов Израиля была освобождена в 1986 году. После этого Ратушинская вместе с мужем уехала в Англию, а затем в США.
Уже с 1989 года стихи Ратушинской начали печатать в бывшем СССР, а через некоторое время вернули и гражданство - в одном списке с Солженицыным.
В 1993 году все мировые агентства как первополосную новость сообщили: Ирина Ратушинская родила двух мальчиков-близнецов.
И хотя ее книги были изданы в десятках стран и была работа преподавателя в университете, Ратушинская переехала в Москву.
У Ратушинской вышло несколько сборников стихов и три романа: "Одесситы", его продолжение "Наследники минного поля" и "Тень портрета".
Зарабатывала в Москве написанием сценариев. Так, написала сценарии для сериалов "Приключения Мухтара", "Таксистка". Была литературным редактором сериала "Моя прекрасная няня".
Одноклассник
Странный сон мне приснился сегодня.
Расстрелять меня должны на рассвете.
И сижу я в бетонном подвале,
А рассвета из подвала не видно.
И является мой одноклассник.
Мы сидели с ним за одной партой,
И катали друг у друга заданье,
И пускaли бумажного змея
(Правда, он не взлетел почему-то...)
Одноклассник говорит: – Добрый вечер.
Как тебе не повезло. Очень жалко.
Ведь расстрел – это так негуманно.
Я всегда был за мягкие меры.
Но меня не спросили почему-то,
Сразу дали пистолет и прислали.
Я ведь не один, а с семьею.
У меня жена и дети: сын и дочка
Вот, могу показать фотографии...
Правда, дочка на меня похожа?
Понимаешь, у меня старуха-мама,
Мне нельзя рисковать ее здоровьем.
Нам недавно дали новую квартиру,
В ванной – розовые кафельные стены.
А жена хочет стиральную машину.
Я ведь не могу... И бесполезно...
Все равно мы ничего не изменим.
А у меня путевка в Крым, в санаторий.
Ведь тебя же все равно... на рассвете.
Не меня бы прислали, так другого,
Может быть, чужого человека.
А ведь мы с тобой вместе учились
И пускали бумажного змея.
Ты представить себе не можешь,
Как мне тяжело... Но что делать?
Я всегда переживаю ужасно,
У меня на прошлой неделе
Появился даже седой волос.
Ты ведь понимаешь... работа!
И смущенно смотрит на манжеты,
И боится со мной встретиться взглядом.
А рассвета из подвала не видно,
Но наверно он уже наступает,
И в растрепанном ветрами небе
Косо падают
бумажные
змеи.
И тогда он пистолет берет с опаской
И, зажмурившись, стреляет мне в спину.
1970. Одесса
***
А мы остаемся –
На клетках чудовищных шахмат –
Мы все арестанты.
Наш кофе
Сожженными письмами пахнет
И вскрытыми письмами пахнут
Почтамты.
Оглохли кварталы –
И некому крикнуть: "Не надо!" –
И лики лепные
Закрыли глаза на фасадах.
И каждую ночь
Улетают из города птицы,
И слепо
Засвечены наши рассветы.
Постойте!
Быть может – нам все это снится?
Но утром выходят газеты.
1978. Одесса
/"Одно из пяти стихотворений, за которые Ирина Ратушинская получила семь лет лагерей и пять лет ссылки."
***
Добрый вечер, февраль, – о, какие холодные руки!
Вы, наверно, озябли? постойте, я кофе смелю.
Синий плед и качалка.
И медленный привкус разлуки –
Что еще остается отрекшемуся королю?
Расскажите мне, как там на улицах?
Прежний ли город?
Не боятся ли окна зажечь на кривых этажах?
Расскажите об их занавесках, об их разговорах,
И не тает ли снег,
И не страшно ли вам уезжать?
Я, конечно, приду на вокзал.
Но тогда, среди многих,
Задыхаясь, целуя и плача, едва прошепчу:
– До свиданья, февраль!
Мой любимый, счастливой дороги!
Дай вам Боже, чтоб эта дорога была по плечу.
1979. Киев
***
Что же стынут ресницы –
Еще не сегодня прощаться,
И по здешним дорогам еще не один перегон –
Но уже нам отмерено впрок
Эмигрантское счастье –
Привокзальный найденыш,
Подброшенный в общий вагон.
Мы уносим проклятье
За то, что руки не лобзали.
Эта злая земля никогда к нам не станет добрей.
Все равно мы вернемся –
Но только с иными глазами –
Во смертельную снежность
Крылатых ее декабрей.
И тогда
Да зачтется ей боль моего поколенья,
И гордыня скитаний,
И скорбный сиротский пятак –
Материнским ее добродетелям во искупленье –
Да зачтется сполна.
А грехи ей простятся и так.
Май 1979. Киев
Баллада о стенке
Да воздастся нам высшей мерой!
Пели вместе –
Поставят врозь,
Однократные кавалеры
Орденов – через грудь насквозь!
Это быстро.
Уже в прицеле
Белый рот и разлом бровей.
Да воздается!
И нет постели
Вертикальнее и белей.
Из кошмаров ночного крика
Выступаешь наперерез,
О, мое причисленье к лику,
Не допевшему
До небес!
Подошли.
И на кладке выжженной,
Где лопатки вжимать дотла,
С двух последних шагов я вижу –
Отпечатаны
Два крыла.
1979. Киев
***
Господи, что я скажу, что не сказано прежде?
Вот я под ветром Твоим в небеленой одежде –
Между дыханьем Твоим и кромешной чумой –
Господи мой!
Что я скажу на допросе Твоем, если велено мне
Не умолчать, но лицом повернуться к стране –
В смертных потеках, и в клочьях, и глухонемой –
Господи мой!
Как Ты посмеешь судить,
По какому суду?
Что Ты ответишь, когда я прорвусь и приду –
Стану, к стеклянной стене прислонившись плечом –
И погляжу,
Но Тебя не спрошу ни о чем.
Май 1980. Киев
Последний дракон
Плохо мне, плохо.
Старый я, старый.
Чешется лес, соскребает листья.
Заснешь ненароком – опять кошмары.
Проснешься – темень да шорох лисий.
Утро. Грибы подымают шляпы.
Бог мой драконий, большой и добрый!
Я так устал:
затекают лапы
И сердце бьется в худые ребра.
Да, я еще выдыхаю пламя,
Но это трудно. И кашель душит.
В какой пустыне метет крылами
Ангел, берущий драконьи души?
Мне кажется, просто меня забыли,
Когда считали – все ли на месте.
А я, как прежде, свистнуть не в силе,
Чтоб дохли звезды и падал месяц.
Возьми меня, сделай такое благо!
В холодном небе жадные птицы.
Последний рыцарь давно оплакан
И не приедет со мной сразиться.
Я знаю: должен – конный ли, пеший –
Придти, убить и не взять награды...
Но я ль виноват, что рыцарей меньше
Ты сотворил, чем нашего брата?
Все полегли, а мне не хватило.
Стыдно сказать, до чего я дожил!
В последний рев собираю силы:
За что я оставлен без боя, Боже?
Ноябрь 1982.
Тюрьма КГБ. Киев
***
Мне в лицо перегаром дышит моя страна.
Так пришли мне книгу, где нет ничего про нас.
Чтобы мне гулять по векам завитых пажей,
Оловянных коньков на крышах и витражей,
Чтоб листать поединки, пирушки да веера,
Чтоб еще не пора – в костер, еще не пора...
И часовни еще звонят на семи ветрах,
И бессмертны души, и смеха достоин страх.
Короли еще молоды, графы еще верны,
И дерзят певцы. А женщины сотворены
Слабыми – и дозволено им таковыми быть,
И рожать сыновей, чтобы тем – берега судьбы
Раздвигать, и кольчуги рвать, и концом копья
Корм историкам добывать из небытия.
Чтоб шутам решать проблемы зла и добра,
Чтобы львы на знаменах и драконы в горах,
Да в полнеба любовь, да веселая смерть на плахе,
А уж если палач – пускай без красной рубахи.
Февраль 1983.
Тюрьма КГБ. Киев
***
И за крик из колодца "мама!"
И за сшибленный с храма крест,
И за ложь твою "телеграмма",
Когда с ордером на арест, –
Буду сниться тебе, Россия!
В окаянстве твоих побед,
В маяте твоего бессилья,
В похвальбе твоей и гульбе.
В тошноте твоего похмелья –
Отчего прошибет испуг?
Все отплакали, всех отпели –
От кого ж отшатнешься вдруг?
Отопрись, открутись обманом,
На убитых свали вину –
Все равно приду и предстану,
И в глаза твои загляну!
1984
