Николай Карпюк – украинский общественный и политический деятель, соучредитель УНА-УНСО. В марте 2014 года его задержали при въезде в Россию, где по сфабрикованным обвинениям в участии в первой чеченской войне приговорили к 22,5 годам заключения. В 2016 году Николай Карпюк вместе с еще одним задержанным украинцем Станиславом Клихом был признан политзаключенными. Он вернулся в Украину в рамках обмена в сентябре 2019 года.
В интервью "Апострофу" Николай Карпюк рассказал о своем участии в конфликте в Приднестровье, "Правом секторе" и убийстве Сашка Белого, аресте и содержании в российских тюрьмах, что помогло ему не сломаться тогда, и как не сломаться украинцам сейчас.
– Пан Николай, я издали зайду, с истории. Вы участвовали во многих военных конфликтах. Вы воевали в свое время, это 1990 год, в Молдове на стороне так называемого Приднестровья. Скажите, что вас туда занесло? Для чего это было?
– Это был 1992 год. Ну, сама война началась в конце 91-го. Военный конфликт между Приднестровьем и Молдовой. В то время основную власть в Молдове держал Молдавский Народный Фронт. Это и политзаключенные, и демократы их, но они взяли жесткий курс на объединение с Румынией.
Теперь по Приднестровью, представьте себе, там более 60% населения – это украинцы. Они не воспринимали эту тему. Почему? Потому что помнили Вторую мировую войну. Немцы туда не заходили, но заходили румыны. Помнили жестокость сателлитов фашистской Германии и глобально противостояли ему. Кроме того, до 1940 года Приднестровье – это была территория Украиской ССР.
Вот на территории Приднестровья, тогдашней Одесской области, была создана Автономная Молдавская Республика в целях реализации пакта Молотова-Риббентропа по оккупации части Бессарабии, то есть теперь Молдовы и присоединения к Советскому Союзу. И вот после 1940 года во время этой оккупации Приднестровье перешло в Молдову. При Советском Союзе, конечно, на никто особого внимания не обращал.
Но мы почему вклинились в эту войну? Потому что в этой войне участвовали не просто молдаване, но и румынские спецподразделения. Надо упомянуть такую структуру, как Секуритате, это спецподразделения разведслужбы Румынии, которые еще в то время сохранялись после развала стран Варшавского договора, после адекватного перехода различных самостоятельных республик к уже в дальнейшем демократическому европейскому миру.
Румыния начала 90-х годов – это не нынешняя Румыния, это совсем другая система, это еще остатки коммунистического режима.
- Я понимаю, но вы воевали тогда вместе с россиянами.
– Да, ну не с ними, а с приднестровцами, с местным населением, которое выступило против вступления в Румынию. Вообще немногие об этом знают, но они тогда приняли решение во время сессии их самопровозглашенной Верховной Рады о присоединении к Украине. И тогдашний президент [ПМР Игорь Смирнов] приезжал в Киев, хотел выступать на сессии Верховной Рады с просьбой присоединить их обратно к Украине. Он был арестован, но потом его в Кишиневе выпустили.
В чем здесь суть? Суть в том, что вы этого не знаете, сколько спецподразделений в Секуритате переходили через Днестр и пытались зайти со стороны Украины, ударить в тыл Приднестровья. Те пограничники, кто там служил, а мы тогда с ними были на серьезной связи, это очень хорошо знают. Там их наши пограничники положили достаточно много, хотя об этом никто никогда не говорил и никакого международного конфликта на этой почве не возникало.
Так вот почему мы туда поехали? Потому что это наша территория. И в тот момент отдать эту территорию Москве мы не хотели.
– Но ведь по факту так и произошло. Отдали Москве и сейчас это пророссийский анклав, в котором есть российские войска.
– Соглашаюсь. Здесь есть один аспект. Когда мы приехали в Приднестровье, там было три политических фактора. Российский, украинский и молдавский. Это три основных политических фактора, которые пытались контролировать политику Приднестровья.
Конечно, мы вошли в контакт очень мощный с украинским политическим фактором. Были в хороших отношениях с молдованами. С россиянами немного сложные у нас были отношения, мы немного их воспитывали, но когда мы туда входили, там везде развевались флаги так называемого "ПМР" и российские. А когда мы в августе 92-го оттуда выходили, над каждым сельсоветом, там, где сельсоветы оставались, развевался желто-голубой флаг. Там украинский фактор был поднят достаточно серьезно.
Более того, по завершению, когда там вели так называемые миротворческие силы, по завершению этой войны мы имели достаточно мощные отношения и с властью Приднестровья тогдашней, и с нашими украинскими культурными средами, и оказывали им конкретную помощь в развитии украинской культуры, в возвращении к украинскому лону.
Нам удалось удерживать ситуацию противостояния в борьбе за Приднестровье с Москвой где-то почти до начала 99-го года. На что бы я хотел обратить внимание: слабость, несуразность нашей украинской власти не дала возможности нам удерживать дальше и Москва превратила Приднестровье в поле своей силы.
– Да, какое может ударить нам в тыл сейчас. Но скажите, по факту, вы понимаете, что вы приняли участие в создании этого московского бандитского анклава вроде того, что москали создали на востоке Украины под названием "ДНР", "ЛНР"? Ну, в сущности дела, это явление одного порядка.
– Не совсем так. Объясню почему. Вспомните начало 90-х годов. Москва не имела той серьезной мощи, которую она имела в начале этого века, тысячелетия, влиять на политическую деятельность в Молдове она была неспособна. Да, была система КГБ, которая работает до сих пор по всему миру и там много было КГБистов, которых мы вычисляли, в том числе и руководство Приднестровья.
– Кстати, я забыл сказать, что вы воевали тогда в составе УНА-УНСО.
– Да, я был командиром отрядов УНСО, потом начальником штаба УНСО "ПМР".
Здесь нужно понять такую вещь. Если мы хотим развития нашего государства, то должны осознавать, что есть определенные геополитические интересы, обеспечивающие нашу национальную безопасность. Я еще раз подчеркиваю. Мы почти до начала 99-го года имели колоссальное влияние в Приднестровье и вытесняли оттуда московское влияние. Но, ну, надо, чтобы государство здесь…
– Я понимаю, о чем вы говорите, что украинцы тоже должны быть имперцами, защищая свои национальные интересы. Но и вы же понимаете, что вы тогда создали этот прецедент, что можно оторвать от микроскопической Молдовы кусок, который потом станет российским анклавом.
– Вы знаете, я вам скажу по-честному. Были бы мы там или не были бы… Вот Приднестровье уже было сформировано и оно отстояло бы перед молдаванами свою так называемую независимость. Да, его никто бы не признал, но, во-первых, сложилась такая система, что даже бизнес-структуры были заинтересованы, не российские…
– Это бандитские структуры, которые занимаются контрабандой. А как бы вы сейчас поступили? Вы понимаете, что последствия оказались очень отрицательными? Вы признаете, что это была ошибка?
– Нет, я считаю, что мы тогда поступили совершенно правильно. Во-первых, тогда с Украиной никто не считался, шел развал Вооруженных сил Украины, шла тема на наше ядерное разоружение и нам нужно было даже румынам показать, что в Украине есть сила, способная защитить Украину.
– Я понимаю, но вы начали бить самого маленького и самого слабого.
– Представьте себе, я приезжаю в Тирасполь. Я возглавлял делегацию, которая приехала туда для того, чтобы выяснить, а что происходит на нашей границе.
Была такая газета "Цара" Молдавского народного фронта. И на нем границы Великой Румынии. Вот прямо вот здесь "Цара", а тут вот границы. Она выходила на румынском и русском языке. Чтобы вы понимали, территория Румыния-Маре, то есть Великая Румыния – нынешняя Румыния, нынешняя Молдова, это вся Одесская область Украины, большая половина Николаевской области и Черновицкой.
– О! Это важно. Почему? Потому что украинцам никогда нельзя расслабляться, потому что "добрые соседи" просто разорвут в клочья. Это такие реалии. Что вы думаете как сейчас решать эту проблему? У нас в тылу существует российский анклав с российской армией. Между тремя странами, между Украиной, Молдовой и Румынией.
– Знаете, перед полномасштабкой мне приходилось немного поработать в Одесской области, на границе Одесской области с Приднестровьем, изучить ситуацию, помочь нашим отдельным силовым структурам в обеспечении понимания происходящего там информативного.
Вы очень сильно преувеличиваете способность Приднестровья что-то там для нас сделать. Просто один ракетный удар, и там ничего не останется. Мы все знаем, что там происходит. И они знают, что мы это знаем.
– Но видите, что они хотят сделать? Они хотят взять под контроль Молдову, чтобы восстановить сообщение с Тирасполем. Парламентские выборы в Молдове прошли прямо на грани. И план наших врагов – взять под контроль Молдову, восстановить соединение с Тирасполем и усилить этот российский блокпост.
– Я бы сказал вам так, я бы на месте европейцев поучился у нынешних молдаван, как надо бороться с информационной пропагандистской войной и покупкой политиков Москвой.
А что произошло в Словакии, а что произошло в Чехии, а что сейчас вообще происходит в Европе? Европа настолько расслабилась, что теряет свои потенции к противостоянию с ордой. Нынешние молдаване очень многое сделали выводов и Румыния очень много выводов сделала. Они показали, как нужно бороться с этим. Сколько партий было снято с выборов, а если бы они остались?
В Молдове не столь простая ситуация, как кажется на первый взгляд. Во-первых, это неоднородное популяция. Там же и гагаузы, там многие россияне, там много украинцев.
Возьмем то же Приднестровье. Есть такое село, я смеялся над этим, Молокишул Маре (Molochişul Mare). Знаете, откуда происходит название? Это село когда-то называлось Малый Киш, основанный в начале XVIII века. Малый Киш – это населенный пункт как форпост передовой, пограничный отряд украинского казачества. Если его перевести с молдавского языка, Molochişul Mare – маленький большой кош. Маре – это большой. Смешно звучит. Хотя там население до сих пор сохраняется в основном из украинцев.
– Вы сказали, что Европа очень расслабилась. Я думаю, там несколько хуже ситуация. Вопрос не в том, что Европа расслабилась, а в том, что у страдавших от России наций глубинная психологическая травма. Я вам откровенно скажу, я не думаю, что Орбан и Фицо реально хотят российских танков в Будапеште и Братиславе, но эта историческая память приводит к, это мое мнение, тому, что называют Стокгольмский синдром. Это когда начинают соболезновать убийце.
– Там немного другая еще есть ситуация. Ее еще, наверное, никто не озвучивал, хотя я озвучивал в 2019 году, когда вышел на свободу, потому что кое-какую информацию я там почерпнул.
Перед российско-украинской войной, которая началась в 2014 году, я тогда уже сидел в кацапских тюрьмах, прошли очень мощные переговоры Москвы с нашими соседями. Вот на это нужно украинцам обратить внимание.
– Для раздела Украины? На куски?
– Да. С Румынией, и было возрождено и очень быстро подавлено трансильванское движение в Одесской области, помните? Причем очень быстро. Здесь эффективно сработали наши спецслужбы.
С Венгрией, где продолжается тема, чтобы им отдать Закарпатье. Были переговоры со Словакией. Словакия на это не повелась. С поляками, поляки на это не пошли.
И с Белоруссией. Белоруссии отдавали территорию севера нашего Полесья по нынешней трассе Киев-Ковель.
– То есть московиты разложили карту Украины…
– Да, и предложили поделить. Повелись на эту тему белорусы и Орбан.
– Ну и мы же с вами помним, что в начале российского вторжения венгры выдвинули войска к украинской границе. Я не исключаю, что это был общий план.
– Ну, там сейчас у них те войска и на что они способны…
– Все равно, слушайте, страна НАТО.
– Соглашаюсь. Поэтому где-то, возможно, тормоз в теме вторжения в Украину, все же это было влияние НАТО.
Так вот, к чему я веду. Поляки сразу от этого отказались, потому что они единственные осознали, что если будет разделена Украина...
– Им "крышка".
– Да, так кацапы пойдут в дальнейшее наступление. Ну, надо же помнить историю третьего раздела Польши. Там было три в XVIII веке, где большая часть отошла под Российскую империю.
– Но видите, это хорошо, что у поляков есть историческая память, что с ними россияне обязательно так сделают, если у них будет такая возможность.
– Да, конечно. Это понимают очень верно страны Балтии. Это очень четко отдают себе отчет в странах Балтии, потому что там было захват уже территорий в 40-м году.
И это где-то осознают многие нормальные, реальные политики Востока Европы. Те, кто когда-то находился в системе Варшавского договора и в Советском концлагере. Вот они это помнят. Но, к сожалению, есть там такой, как Орбан.
– Относительно Орбана здесь вообще должно быть проведено расследование, я считаю, на уровне европейских спецслужб по его связям с Россией и с российским криминалитетом, с российской организованной мафией.
– Знаете, в Европе они сейчас начинают понемногу приходить в себя, потому что они зажирели очень сильно.
– Когда люди живут в комфорте, мы же это и по Украине, кстати, видим, выход из зоны комфорта – очень тяжелое дело.
– Тяжелое дело. Но они начинают постепенно, постепенно приходить в себя, но им нужно понять одну вещь и они это знают, я со многими европейскими политиками много раз общался. Они знают, что сегодня европейские крайние левые, крайние правые партии финансируются Россией. Почему до сих пор там не проведено…
Вот я почему говорю, что Молдова стала примером на этих выборах, потому что там несколько партий просто запрет был. Также в Румынии выборы президента, когда там суд запретил участвовать пророссийскому кандидату на основе того, что он выступает против определенных статей Конституции Румынии.
С них нужно последовать примеру и поработать достаточно мощно, почистить внутреннее общественное бытие самой Европы, иначе они обречены на гибель.
– Вы упомянули о роччийском концлагере. Господин Николай, как вы попали в российский концлагерь? Я слышал разные версии, откровенно говоря. Вы эту историю можете рассказать?
– Да. Я был заместителем [Дмитрия] Яроша по политическому блоку в начале формирования "Правого сектора", а "Правый сектор" имел колоссальный авторитет в начале 14-го года в процессе Майдана в украинском обществе.
Мы готовили съезд "УНА" - Украинской Национальной Ассамблеи, это была политическая партия, на которой должны были переименоваться в "Правый сектор", чтобы стать фигурантом политической деятельности и участвовать в выборах до завершения Майдана. Началась подготовка к выборам.
– Простите, тогда же существовало ограничение, что политическая партия имеет минимум год быть зарегистрированной в Украине.
– Да, УНА несколько раз снимали с регистрации, но последняя у нас регистрация состоялась, если я не ошибаюсь, в 97-м году.
– Ну, то есть, на тот момент вы были таким политическим брендом.
– Да. Вот его нужно было переименовать в "Правый сектор", объединить всю среду, навести в ней порядок, сформировать реальную политическую партию.
В то время бренд "Правый сектор" приобрел очень серьезную популярность, в том числе среди европейских стран, стран мира в целом. Чтобы вы представляли, начиная где-то с 25 февраля 2014 года, у нас ежедневно проходили переговоры, как минимум с семью дипломатами, послами разных стран, которые хотели поинтересоваться кто же руководство этого направления и интересовались. Поэтому ежедневно все эти переговоры проходили, знакомства и все прочее.
– Извините, дипломаты предполагали, что вы можете стать влиятельной политической силой после Евромайдана.
– Да. Конечно, им интересно было узнать, а что это за политическая сила. Там была еще одна интрига. Первым из послов, который с нами провел встречу, вы не поверите, это был посол Израиля.
– Ну, израильская разведка всегда была мощной.
– Ну, да. И он сразу в процессе разговора с нами по телефону сделал заявление, которое было выставлено на сайте посольства Израиля в Украине. Мы еще потом продолжили с ним очень долгое общение, что нет никакого антисемитизма, ксенофобии и всякой этой ерунды.
Со следующего дня, вот я говорю, по семь, по десять послов, нам приходилось ездить, мы не успевали с ними общаться. Интерес был колоссальный.
И вот в этой системе, в системе подготовки к съезду, на нас вышли через доверенного для меня человека, который довольно неплохо помогал нам по "Правому сектору" Киевской области.
– Этот человек из Вышгорода?
– Да, это мой кум из Вышгорода. Ну, все уже давно это знают. На него вышли некоторые представители типа от Путина и предложили встречу какого-то из представителей руководства "Правового сектора" с Путиным.
Эта встреча должна была состояться 17 марта 2014 в Ново-Огарево. Это так красиво было расписано. Тогда было принято решение, что на эту встречу должен ехать я. Я с тем кумом и уехал. Вот нас всех троих, его водителя, меня и этого кума прямо на границе с Россией арестовали.
– Так это была спецоперация ФСБ?
– Уже когда я вышел, я пообщался с нашими разведчиками, они сказали, это не ФСБ, это СВР.
– Служба внешней разведки России.
– Ну, СВР у них. Да, это они разработали эту операцию, она была очень проста. Она разработана была СВР, но реализовывались руками многих высокопоставленных чиновников тогдашней временной власти, которая пришла, в которой были бывшие офицеры КГБ, скажем так. Я их знаю…
– Вы имеете в виду высокопоставленных чиновников в Украине, да?
– Да. Значит, план был очень прост. Это был план развала "Правого сектора", который разработала Москва, потому что этот "Правый сектор", они увидели, представлял для нее большую угрозу.
– А может, у вас убирали как конкурента и политического лидера?
– И вот здесь вы правы, вот здесь вы правы. Соответственно, интерес был у определенных высокопоставленных чиновников, рвавшихся к тому времени после Майдана к власти, устроивших, как тогда говорили, базар на крови. Противно мне это вспоминать, но тем не менее, оно было реализовано их руками.
Меня заманили в Москву, где посадили, обвинив якобы в том, что я участвовал в Чеченской войне. Через неделю убивают Сашу Белого, как одного из мощных авторитетов "Правого сектора" и переводят стрелки, обвиняют в этом с разных сторон Яроша, что это якобы он виноват. На стадии формирования Правого сектора как политической силы это достаточно серьезно повлияло на психологию, на мораль людей.
Объяснение, почему я уехал в Москву, сложно было сделать, как там убили Белого, очень много было разных вопросов. Разъяснений так и не предоставлено, поэтому началось внутреннее недоверие, внутренняя передряга, и, к сожалению, “Правый сектор” как сила…
– Дмитрий Ярош поддерживал эту вашу поездку в якобы Путина?
– Да.
– Вы действительно думали, что с Путиным о чем-то можно договориться?
– Знаете, на что мы купились? Мой кум, почему у него были такие отношения? Потому что у него была агрофирма, которая реализовывала свою продукцию в Москве. Из-за Москвы у него там какие-то свои контакты и связи были.
Мы долго не принимали решения ехать или не ехать, но купились это на то, что это будет предварительная ознакомительная встреча, а следующая встреча должна состояться в какой-то одной из европейских нейтральных стран уже непосредственно между Ярошем и Путиным.
"Правый сектор" тогда же, кроме подготовки к каким-то политическим процессам, мы же были задействованы в системе обороны Украины, а здесь у нас на востоке с российской стороны сконцентрировано почти 200 000 их живой силы с боевой техникой и все прочее. Здесь начались претензии на Крым и проведение этого референдума.
Мы купились на то, что начало подобных переговоров может остановить агрессию. Ну, когда идут дипломатические переговоры определенного уровня, значит, тогда можно остановить на какой-то определенный период времени агрессию.
– Я на вас смотрю и думаю, все же вот довольно часто какие украинцы наивны, откровенно говоря.
– Я вам скажу другое, при всем том, что мы готовились к войне с Кацапляндией, я все же никогда не думал, что может быть произвол правовой в стране. Вот за что меня арестовывать?
– Имеете в виду в России? Слушайте, вы их враг. Вы думаете, что московитам нужна причина? И они придумают вам миллион причин. Вы Глеба Жеглова, подбрасывающего кошелек, видели в свое время? Да это их философия. Вы до сих пор этого не поняли?
– Это мы понимаем после 2014 года, после начала войны. Но даже до полномасштабки, сколько наших велось на то, что нет, прекратить стрелять и прекратится война.
Нормальный человек не может осознать, как это так, можно взять просто ни за что.
– Мы стали слишком европейцами, я вам хочу сказать. Соглашаетесь?
– Соглашаюсь.
– Скажите, вашего кума, я знаю его фамилию, его в темную разыграли, был ли он частью этой схемы?
– Я думаю, что его разыграли в темную. Он такой был сияющий, счастливый. Он действительно думал, он действительно верил в то, что нас там ждет Путин, что мы с ним встретимся, когда мы ехали по дороге. И потом он был ошеломлен на той границе.
Нас забрали с границы, долго там расспрашивали, что мы куда мы едем. Потом повезли в какой-нибудь ближайший районный центр, где мне, ему и его водителю, это все старое советское постановление, за админнарушения на границе дали по 15 суток.
Потом приезжал какой-то серьезный штришок похожий на Лаврова, когда уже нас перевезли в Брянское ФСБ. И меня ослепили светом, проводят допрос, зачем я приехал, какие там дела.
– А вы им говорите: "Еду к Путину".
– Я так и говорил, что нас пригласили. И там сидел какой-то, он не подавал звука, он выслушивал. Ну, человек так в темноте, очень похож на Лаврова, это министр их иностранных дел. Скорее всего, это был какой-то фейс, но в темноте мог его перепутать, но он молчал. Допрос провел другой человек. И вот сразу на следующий день меня во Владикавказ.
– Знаете, этим примером вы показали, как нужно реагировать на любые подобные предложения. Вы слышали слова Путина о том, что пусть Зеленский приедет в Москву, будем договариваться. Я думаю, что Верховная Рада должна законодательно запретить украинскому президенту ездить в логово врага при любых условиях, потому что автоматически украинский президент становится заложником. Я не сомневаюсь, что он будет на подвале ФСБ сразу.
– С вами полностью соглашаюсь. Более того, не только президент, но и депутаты, и вообще представители верховных ветвей власти.
- Ждите, если они не друзья России, мы с вами видели 2019 Юрий Бойко, депутат Верховной Рады, Рабинович с ним, Медведчук, они же ездили с Димой Медведевым встречались. Все-таки это было. Никто их не арестовывал, верно? Друзей они действительно трогать не будут.
– До полномасштабного вторжения даже Зеленский мог туда ехать. То есть до 24 февраля 22 года. Мог бы ехать, но сейчас, вы абсолютно правы, я бы законодательно так же принял решение о запрете поездки туда. Ибо соблазн если бы велик, но мы знаем, кто это.
– Ну, слушайте, Верховный главнокомандующий не должен быть захвачен врагом при любых обстоятельствах.
– Конечно. Видите ли, я там пробыл 5,5 лет. Общаясь с ними, я понял, почему мы их не можем понять, и мы их никогда не поймем, а они не поймут нас.
Это совсем другая раса. У них воспитание идет, социокультура России построена, и это безразлично, русский ты или представитель какой-то другой нации, на одном простом принципе. Вот там в Москве есть царь-батюшка, являющийся единственным Богом во вселенной, и все, кто там, его подчиненные, – это его рабы. Они должны выполнять без всяких возражений его приказы и команды. И здесь нет ни нравов, ни совести, ни права, ни закона, там вообще этого ничего нет. Есть приказ царя-батюшки и все, и все выполняют.
Вот поэтому они так слепо уходят, больше тысячи человек гибнут на фронтах, а они просто уходят. В украинском языке, чтобы правильно охарактеризовать москалей, есть такое слово потороч, потому что животное живет по своим законам и своим принципам, и никогда не возьмет того, что ему не нужно.
– Животное шахедами не сжигает людей.
– И потому есть такое слово потороч. Сейчас его неправильно переводят. Когда-то оно означало человеческое существо без души и собственной воли.
– Зомби.
– Зомби-биоробот. Да. Сейчас это переводят как чучело на огороде. Нет. Потороч – это зомби-биоробот. Вот они таких их формируют с рождения в этой социокультуре.
Есть царь-батюшка, он единственный там прав, это единственный Бог, все его рабы, все должны безоговорочно выполнять его предписания. Вот я осознал только там.
– Вот вы были в российском концлагере пять с половиной лет. Это действительно ужасно. Как вы это выдержали? У меня, к счастью, не было таких испытаний, но я служил в советской армии в России. Это Таганрог, учебка была, а затем Волгоград. И знаете, что прибавляло сил, что вот ночью, когда закрываешь глаза, я себе представлял, что все равно я вернусь в Украину, что это закончится, это придавало колоссальные силы. Вы это представляли себе, когда находились в Чечне и понимали, что шансы на спасение минимальны?
– Говорю вам по-честному, я уже не надеялся вернуться в Украину. Мне дали 22,5 года строгого режима, 10 из них тюрьмы, ну и увезли во Владимирский централ, откуда меня и обменяли. Но я уже не надеялся на возвращение в Украину и готовился к переходу в высшие миры. Мне было совершенно безразлично, что со мной происходит, чем быстрее это закончится, тем лучше.
Ну, потому что находиться среди этой поторочи полностью ограничен… Ну, в том же Владимирском централе, там местные ФСИНовцы, то есть охрана, ко мне относились по-нормальному. Очень жесткие условия содержания, но относились совершенно по-нормальному. Ну как на каждой тюрьме, там есть свои отношения.
Но находиться там, осознавая, что я когда выйду на свободу, мне уже будет 70 с чем-то лет, и я уже старый немощный мужчина. Вот и что я для этой страны способен сделать, мне было неинтересно. Более того, зная некоторые эзотерические правила, я даже запрограммировал себя на самоуничтожение до конца 19-го года.
– Вы занимались эзотерикой?
– Ну и сейчас. У меня разработана своя технология общения с Отцом Святым, наполнение энергией божественной любви, наполнение энергией Воскресения от Иисуса Христа и наполнение светом Святого Духа.
– Слушайте, вы не озлобились в связи с тем, что над вами издевались и применяли пытки, да?
– Вот смотрите, я же человек, я общаюсь с поторочью, в которых нет души вообще, как понятие. Если я наполняюсь злобой, то чем я тогда лучше их?
Я когда выходил из общения с этими фейсами, много у меня было тех переговоров, то я просто входил в состояние медитации и говорил: "Отче Святой, я твой. Я, будучи в любви и правде, так пребываю в любви и правде с тобой". Это давало возможность очищаться от всей грязи. Я, как правило, сидел в камере, поэтому мне можно было помедитировать.
Кстати, я вам скажу такую увлекательную деталь. Я когда демобилизовался в прошлом году, вернулся в Киев, столкнулся со слишком большой агрессивностью здесь. У нас энергии злости начали развиваться. А это уже наш проигрыш.
Там на передке немного другие энергии. Как у гражданского населения, с которыми общались, это Донецкая, Харьковская область. Я и в Херсонской области был, и в Одесской области. Там прифронтовая зона мобилизует людей и они в единстве находятся. А единство – это энергия добра и любви. Там нет такой агрессии, как здесь в Киеве.
– Поделитесь с нами этим. Две важные вещи, я думаю, нам нужно понять, как с любовью убивать врагов, и второе, как с любовью относиться к своим, чтобы не бросаться и не перегрызть глотки друг другу. Я правильно сформулировал, или нет?
– Понятия любви к убийству врагов не существует. Есть просто исполнение своих служебных обязанностей.
– Все просто, как в уставе Вооруженных сил Украины.
– Значит, я, как человек, понимающий эзотерику, объясню вам одну вещь. Во-первых, нельзя любить потороч. Нельзя к поторочам, к слугам дьявола относиться с любовью, ибо тогда вы их наполняете энергией. Нельзя от них перехватывать энергию агрессии, потому что тогда вы снова их усиливаете своими энергиями. А энергия – это основа бытия нашего мира и вселенной в целом.
Надо нейтрально относиться. Так нейтрально к врагам наши там на передке относятся. Вы думаете, что они там… Нет. Четко каждый выполняет свои обязанности. Атака – то атака, штурм – то штурм. Здесь не столько стоит вопрос проявить некую энергию к этому врагу, сколько обеспечить выполнение боевой задачи, а это взаимослаженность подразделения.
– Я понимаю. Не стоит тратить энергию на дурное дело.
– Абсолютно. Когда вы находитесь в энергиях злости, они могут вас, кстати, тормозить в выполнении определенных действий. Поэтому здесь на войне там немного другое.
– А как не терроризировать своих? Многие даже бытовые конфликты, когда на дороге кто-то кого-то не пропустил, уже может перерасти в серьезный конфликт даже с применением оружия.
– Может. Смотрите, на передке вы работаете в конкретном подразделении. Это подразделение, выполняя боевые задачи, должно отрабатывать взаимослаженность, потому что если кто-то один в подразделении где-то включил заднюю, то может погибнуть все подразделение, а вы должны быть уверены в своих собратьях. То есть, каждый выполняет свои функциональные обязанности.
Приведу такой пример. Мы выходим на наблюдательный пост. Это килограмм 30 на вас, нужно идти километра три, это минимум, потому что подъехать туда невозможно. Там же сразу вычислят и все. Речь идет по таким дорогам, где можно было бы замаскироваться. Расстояние 6-8 метров между нами тремя. И для того, чтобы прийти на место несения боевой службы, а затем оттуда вернуться, я должен быть уверен в друг друга. И мы уже трое, мы уже идем так размещены, кто первый, кто второй, кто третий, чтобы мы четко фиксировали друг друга и мы уже знаем, как мы поступаем. Там нет вопроса о конфликтах. Вот когда уже на ППД, там между людьми всякое бывает. Но все равно они заканчиваются тем, что завтра тебе на боевую службу и ты должен делить фронтовую пайку с этими людьми.
– Ну вот, видите ли, вы сейчас говорите, что война, когда люди на своем месте, делает людей даже добрее по отношению друг к другу.
– Да, это сплоченность, это команда. А тут уже немного другое, здесь расслабуха.
– Вернемся к вашему боевому опыту, к российско-украинской войне, да? Так в Чечне вы воевали?
– Нет, я в Чечне не был. ФСБ хорошо знает, кто там из нас воевал.
Еще где-то начиная с 2001 или 2002 года нам, как руководству УНА-УНСО, наша украинская прокуратура и СБУ отправляли официальные запросы, в которых по постановлению российской ФСБ и Генеральной прокуратуры Чеченской Республики ставился вопрос: конкретный перечень людей, в том числе покойный Анатолий Лупинис, того, были ли они там или нет. Конечно, мы отвергали эту всю вещь. То есть у них есть четкая информация, кто из наших ребят находился на этой войне. Там ни меня не было, ни того же [Станислава] Клиха, Клиха тем более.
Но проще всего было подтасовать факты. Чтобы вы понимали, насколько там произвол правовой. Меня обвиняли в двух боях, которые я там провел в Грозном. Эти два боя реально были, но они спутали даты. Эти два боя происходили в конце января 95-го, а они написали в конце декабря 94-го года.
Мой адвокат, очень профессиональный, сам чеченец, Докка Ицлаев, он сюда приезжал несколько раз, направил официальный запрос в какой-то департамент ФСБ в Москву, когда же происходили эти бои в Грозном. Это было озвучено в официальном ответном документе, где четко указано, что это происходило в конце января, что ничего такого в конце декабря не было. И все равно в приговоре, несмотря на все эти документы, написано то, что мне было предъявлено в их следствии.
Ну, знаете, там произошло одно интересное событие. Я был лишен отвращения к общению с ними, слава Богу, потому что меня выгнали из суда там в Грозном из-за моего постановления, что это все ложь. Я им сказал, что вы полностью извратили историю борьбы моего украинского народа 1930, 40, 50-е годы. А теперь, говорю, вы искажаете историю борьбы чеченского народа за свою независимость. Ну, это была последняя капля, после которой меня выгнали из суда. Так что уже потом суд проходил без меня и меня уже привезли туда на последнее слово и на приговор.
– По вашему мнению, за что убили Сашу Белого?
– Я уже первый сказал. Потому что это был проект развала "Правого сектора". Это первый вопрос. Второй вопрос, тогдашние – я ужасно ненавижу этих людей, – руководители послемайданной власти, они видели угрозу в “Правом секторе” и Саша Белый им очень сильно мешал в содержании, собственно, ими власти. Я не буду называть фамилии, но здесь соединение интересов Москвы и тогдашней власти.
– Вы сейчас себя видите в каком-нибудь украинском политическом проекте?
– Мы работаем над этим. Хотя я сейчас хочу снова, если даст Бог, вернуться на службу. Сейчас приняли закон 60+, я тоже приложился к тому, чтобы его ввели. Есть одно подразделение, одна бригада, которая якобы заинтересована в том, чтобы я пришел на службу, вернусь туда, но и 90% наших УНСО на передке.
Однако мы четко отслеживаем происходящие в Украине политические события и ведем со многими структурами переговоры. Сейчас будет очень сложно сказать по поводу политических проектов.
Ну, я категорически против любых политических проектов, потому что я сторонник того, что нам нужно сформировать две-три стабильных партии, как это в нормальных цивилизованных демократических странах, разработавших свои институты подготовки политических кадров и установивших политическую культуру.
– Я понимаю, о чем вы говорите. У нас нигде не учат, как быть правильно народным депутатом или президентом, да? Или премьер-министром, к примеру.
– Соглашаюсь. Вы обратите внимание, в той же Америке, кто бы ни пришел к власти, какой бы президент не пришел к власти, он обучен политической культуре и ведет себя в соответствующих рамках.
– Ну, у каждого своя политическая культура и свое видение.
– …Кроме нынешнего [президента], потому что тот не проходил партийную выучку. Трамп не проходил партийной военной подготовки, как его предшественник.
– Ну, хотя был президентом до этого. Это уже его вторая каденция, должен научиться. Слушайте, что нам всем нужно сделать, чтобы буквально отвоевать сейчас украинскую государственность? Страна, государство в очень угрожающей ситуации.
– Только наше единство. После 24 февраля 2022 г. украинская нация показала колоссальную солидарность. Тогда никто не смотрел, какое у нас вооружение есть, сколько у нас воинов, а просто кто как мог. Одни шли в терроборону, другие, находившиеся в резерве, сразу в воинской части.
Те, кто не мог воевать, поддерживали чем могли, и все было в едином национальном порыве остановить врага, что дало возможность выгнать его из Киевщины, Черниговщины, Сумщины, Харьковщины и даже очистить Херсон. Это была мощная такая энергия нашего национального единства, и она нам сейчас очень необходима.
Я бы еще сказал одну очень интересную вещь. Я не сторонник того, что молодежь от 18 лет должна воевать. Потому что у нас сейчас возникнет после победы вопрос возрождения нации, возрождения нашего генофонда. Поэтому пусть задумаются мои ровесники над происходящим. Вот мое поколение и старшие, пусть они задумаются, к чему они привели своих детей и внуков, что те сейчас должны проливать кровь за свою независимость.
– Это ответственность нашего поколения, да?
- Да, когда мы в начале 90-х годов выступали категорически против ядерного разоружения, против развала существующей в то время системы подготовки военных кадров, а это военное училище, военные академии, учебные центры, которые полностью ликвидировали, против разрушения армии, говорили, что рано или поздно кацапы пойдут на нас тогда против нас.
– Это правда, стране навязали дикий пацифизм и демилитаризацию.
– Поэтому сейчас наши дети и внуки могут своим дедам выставить претензию: "А что ты мне оставил в наследство?". Вот это колоссальный урок. Я еще раз говорю, нам сейчас нужно единство.
– Как вы думаете, миллионы детей и внуков вернутся в Украину? Сможем мы создать такую ситуацию, это тоже наш генофонд.
– Мне трудно сказать, вернутся ли они. Я, к сожалению, не общаюсь с ними. Я общаюсь с представителями нашей дипломатии, они там через свои системы работают с этими людьми. Пока там такого энтузиазма нет.
Скажу вам так, если мы одержим, а мы одержим победу, в зависимости от того, когда она будет, если мы разрушим Москву, а мы должны ее разрушить, потому что это точка проявления сил зла, пока она будет существовать, у нас не будет мира. Это нужно, чтобы понял демократический мир, в том числе и Америка, потому что они содержат Кацапляндию.
Тогда Украина становится очень мощной территорией для вложения финансов. Здесь же нужно и строить предприятия, и жилье, и экономику в целом. Потребуется очень много рабочих рук, рабочей силы, а также будет конкуренция между финансовыми структурами. Тогда многие сюда ломанутся.
