Война покалечила сотни тысяч украинцев, нанеся вред не только физический, но и психологический. Помощь специалистов после пережитого ада понадобится не только военным, но и гражданским, которые постоянно живут под обстрелами. Кроме того, в условиях боевых действий существенно упала профилактика заболеваний, и после окончания войны будет колоссальная нагрузка на систему здравоохранения. Все эти вопросы надо начинать решать уже сейчас.
С какими проблемами со здоровьем украинцы больше всего будут сталкиваться после войны? Какие меры уже сейчас должны принимать власти в области здравоохранения? Что делать в случае аварии на ЗАЭС? Об этом в эфире программы "Руно. Война" на Апостроф TV рассказал доктор ЕВГЕНИЙ КОМАРОВСКИЙ.
– Полгода войны с россией у нас припало на празднование Дня Независимости Украины. Как, по-вашему, изменились Украина и украинцы за это время?
– Прежде всего хочу сказать, что, когда путин начал полномасштабное вторжение, он, наверное, не видел символизма в том, что полгода войны совпадет с нашей Независимостью. Вообще, наверное, в мире не было такого человека, который бы думал, что Украина будет сражаться шесть месяцев, нам же все отводили максимум две недели.
Так что мы пришли к празднику Независимости, оставшись независимыми, – это уже выдающееся событие. Совершенно уникальное, с моей точки зрения. Мне кажется, это очень-очень важно.
– А что по поводу изменений в психологии людей?
– Для меня принципиальное изменение, наверное, в том, что я могу публично говорить о том, о чем я раньше думал и почти не сомневался, о том, что война будет. Я был уверен в этом еще с момента победы Виктора Ющенко на президентских выборах.
Победа Оранжевой революции, как по мне, была самым большим оскорблением для путина и российской верхушки. Уже тогда было понятно, что рано или поздно начнется большая война. Именно поэтому в публичном пространстве я все время пытался продвигать нарративы о том, что не надо дразнить бешеную собаку. А надо обращать внимание и решать внутренние проблемы, чтобы мы были готовы к моменту, когда эта бешеная собака начнет кусаться. Сейчас я могу говорить об этом открыто. Раньше – нет.
– Как вы думаете, существование независимой Украины – это угроза для россии?
– Конечно, нет. Для россии - нет. Но для той россии, которую мы видим сейчас, для россии имперской, садистской, клеветнической, террористической – вне всякого сомнения, угроза. Мы пример того, как люди могут жить совершенно по другим законам, со вменяемой властью, со свободой слова, с открытостью ко всему мировому сообществу. Для такой россии, конечно, это угроза. А для россии адекватной, доброй… Хотя уже трудно себе представить, что такая россия бывает.
– Если россия позиционирует себя как захватническая империя в современном мире, такая империя вообще не имеет ресурсов для долгого существования, мне так кажется. Или имеет?
– На самом деле, ресурсов для долго жить у них хватает, вне всякого сомнения. Но это постоянная деградация. Правда, чтобы опустится до уровня Северной Кореи, россии понадобится еще около 50-60 лет. То есть они могут жить в таком состоянии довольно долго.
Другой вопрос в том, что, когда мы произносим фразу "империя должна умереть", мы фактически раскрываем самое главное. Вся суть проблемы и печальных перспектив именно в имперскости. В том, что люди в стране абсолютно убеждены в своем праве кому-то давать советы, определять, как твои соседи будут жить. Это поведение председателя колхоза, который рассматривает колхоз как свою собственность.
– Вы сами из Харькова, этот город находится под постоянными обстрелами еще с начала войны. Как сейчас живут харьковчане?
– Все стараются адаптироваться. Люди примерно понимают, где есть опасные и безопасные места. Они по звукам определяют, отлетело или прилетело. Опять-таки, когда это продолжается полгода без остановки, организм к этому адаптируется. Люди в этом плане очень пластичны. Но жить с этим очень тяжело.
– Мне кажется, что до конца невозможно привыкнуть к смертельной опасности.
– К смертельной опасности привыкнуть можно. Это законы медицины. Когда возникает смертельная опасность, человек осуществляет некий стандартный алгоритм действий: убегает, сопротивляется, прячется. Как только алгоритм действий выработан, страх начинает уходить. Ты знаешь, что делать.
Если ты прекрасно понимаешь, что любые твои действия не могут повлиять на полет ракеты, то ты к этому тоже адаптируешься. И полгода для этого более чем достаточно. Я вижу, что те, кто сейчас приезжает в Харьков на пару дней, выезжают оттуда с огромными глазами. Им очень тяжело. А те, кто там находится постоянно, адаптировались.
– С какими проблемами со здоровьем, физическими и психологическими, украинцы больше всего будут сталкиваться после войны?
– Давайте начнем с физических проблем. Прежде всего, и это самое главное, в течение всех шести месяцев войны и сколько нам еще предстоит сражаться, люди будут обращаться за медицинской помощью в самой крайней ситуации. То есть ни о какой своевременной диагностике, профилактике заболеваний, адекватной вакцинации, своевременном визите к врачу и тому подобное, речи не идет. То есть все, что не было вовремя диагностировано или долечено в течение шести и более месяцев, проявится после того, как мы будем переходить на рельсы мирной жизни. И это будет огромная нагрузка на систему здравоохранения.
С моей точки зрения, проводить профилактику надо уже сейчас. Но Министерство здравоохранения этим не занимается в принципе. Элементарный пример: препараты для контроля артериального давления реально стоят копейки и выпускаются всеми фармацевтическими предприятиями Украины. Измерить артериальное давление не стоит ничего – нужно иметь один аппарат на подъезд. Но можно, чтобы хотя бы раз в день представитель Минздрава выступал по телевидению и рассказывал людям о том, что надо сделать, как измерить давление, как купить препараты? Ну не пойдут они к врачу. Надо понять, что сейчас инструменты самолечения работают.
– Еще одна проблема – раненные в ходе боевых действиях военные, которым понадобится протезирование. Недавно Елена Зеленская говорила о создании центра протезирования. Очевидно, это говорит о масштабе проблемы?
– Конечно. Но удивляет тот факт, что мы обсуждаем создание центра протезирования через полгода после начала войны. Я в шоке от этого. Простите, а мы уже отправили наших врачей учиться в Израиль или в США, где лучшие мировые специалисты по протезированию? Мы же военных отправили в Англию учиться. Вы думаете, сейчас израильтяне откажутся поучить наших медиков протезированию? Мы уже подписали контракт о строительстве в Украине протезного завода? Чего мы ждем?
Почему общество об этом не говорит, почему мы обсуждаем исключительно HIMARS? Это же не менее важно. Каждый HIMARS уменьшает количество необходимых в будущем протезных заводов, но от этого проблема не исчезнет. Просто у нас опять крен, гуманитарная сфера у нас не на первом плане.
Это просто колоссальная проблема. Более того, мы должны четко понимать, что как только будет подписан мирный договор, интенсивность помощи, готовность людей в Израиле, Польше и Америке брать на лечение наших людей сразу уменьшится. Они скажут, что уже мир, лечите теперь сами. Поэтому нам надо быть к этому готовыми.
Возможно, у нас что-то делается, может быть, уже подписали контракт и строится протезный завод. Но почему бы об этом не сказать людям, чтобы их успокоить, чтобы они поняли, что государство об этом думает.
– Как такое количество людей, которым нужна реабилитация, изменит наше общество?
– На самом деле, это же цивилизационный тренд – воспринимать не таких как ты людей абсолютно равноценными и полноправными членами общества. Делать все для того, чтобы если с человеком что-то не так, он не чувствовал себя каким-то чужеродным телом в обществе. Это и есть европейскость и толерантность.
Но только почему-то мы все-время проводим демонстрации о том, что представители ЛГБТ-сообщества – полноценные члены общества, а достаточного количества пандусов, возможностей заехать на инвалидной коляске в трамвай нет – и это уже проблема. И она же станет очень остро. Поэтому именно гуманитарная сфера, адаптация наших ребят к мирной жизни – это главное, что должно сделать нас цивилизованной европейской страной.
– Поговорим о психологической составляющей. Мы все в той или иной степени травмированы этой войной. После ее окончания посттравматические расстройства, депрессия, стрессовые расстройства накроют Украину?
– На самом деле, я это ощущаю уже месяца четыре. 90% всех обращений ко мне, а у меня сейчас минимум 40 консультаций в день, – это проблемы с психикой. И это при том, что я педиатр. Я представляю, что навалилось сейчас на семейных врачей.
Депрессия и синдром панических расстройств – это чуть ли не доминирующие состояния, которые приводят людей к доктору. Поэтому это нас уже накрыло.
– Как это проявляется и что с этим делать?
– К огромному сожалению, это не просто плохое настроение. Это невозможность полноценно существовать, это неспособность анализировать происходящее, неспособность общаться. Это постоянные желания что-то с собой сделать, упрекать себя в том, что ты сделал что-то не так, что ты для всех и сам для себя плохой. Знаете, есть самый показательный тест – правда, он работает в мирное время – у каждого бывают плохие дни, но, если плохих дней больше, чем хороших, то это с вами что-то не так, а не с жизнью. В период войны у нас у всех плохих дней больше, чем хороших. Тем не менее, если вам плохо, и вы не можете четко понять причину, то разобраться самому бывает очень сложно.
И есть панические атаки, когда просто присутствует ощущение страха, когда человек теряет способность в конкретный момент адекватно реагировать на происходящее вокруг. Это тоже встречается довольно часто. Я, к сожалению, не знаю способов психологической поддержки: поговорить, успокоить. Я знаю, как это лечится с помощью антидепрессантов, и я это делаю по мере сил. Но я знаю, что, как правило, в остром периоде депрессии или синдрома панических расстройств разговоры не очень помогают, мягко говоря.
– Россия продолжает ядерный шантаж, обстреливая Запорожскую АЭС. Что вы можете сказать по поводу профилактики в случае радиационной аварии?
– Недавно Минздрав все-таки опубликовал рекомендации, как действовать в условиях радиоактивного поражения. Я искренне надеюсь, что эти рекомендации составили люди, которые знают, что такое радиационная медицина. Даже полгода не прошло с начала войны, а уже есть рекомендации, как принимать препараты.
– На сайте Минздрава подчеркнули, что использование спиртового раствора йода является неэффективным и только добавит вреда. Эффективным будет только прием йодида калия.
– Обращаю ваше внимание на то, что многие люди в Украине принимают препараты йода для профилактики йододефицита. В этих препаратах йод дозируется не в миллиграммах, а в микрограммах. Микрограмм меньше миллиграмма в тысячу раз, поэтому это не годится для помощи.
Надо понимать, что во время взрыва реактора или использования ядерной бомбы в воздух попадают изотопы радиоактивного йода. Их начинает активно усваивать щитовидная железа. Но если ее загрузить предварительно йодом, тогда не произойдет захват щитовидкой радиоактивного йода.
Рекомендуемые 125 мг калия йодида – это довольно большая доза. Поэтому принимать ее надо не на всякий случай, а только после официального сообщения властей. И сделать это надо очень быстро, потому что через сутки после взрыва это будет неактуально. Например, если произошел взрыв и, условно, в сторону Запорожья и Киева идет радиоактивное облако, тогда вам говорят: "Товарищи, приближается радиоактивное облако, надо немедленно принять этот препарат". Главное, ни в коем случае не делайте этого самостоятельно.
До начала войны, а точнее до августа, получить информацию о том, как принимать препараты йода, было невозможно. Я лично искал эту информацию и находил только руководство по гражданской обороне, где были перечислены как препараты калия йодида, так и просто 5% спиртовой раствор йода и раствор Люголя. Это были официальные рекомендации.
В августе наконец-то Минздрав пришел к выводу, что все рекомендации до этого времени были неправильными и прописало правильные. Также в соответствии с этими рекомендациями, людям старше 40 лет принимать препараты йода не надо. Причину нам не объясняют, но, по-видимому, это связано с тем, что обмен веществ у людей старше 40 лет намного медленнее, щитовидная железа работает не так активно. Поэтому поражение ее радиоактивным йодом, по-видимому, не так актуально. А это же особенно опасно именно для детей.
– Лично вы серьезно относитесь к шантажу россиян на ЗАЭС?
– Нет, несерьезно. Что я думаю относительно ситуации на ЗАЭС? Первое: там реакторы очень серьезно защищены даже от прямого попадания бомб, поэтому попадание в работающий реактор какого-то снаряда крайне маловероятно. Второе: есть огромная разница между повреждением работающего реактора и заглушенного реактора. Поэтому мне кажется, что риск преувеличен.
Разбомбить реактор будет тяжело. При любой реальной угрозе, например, повреждении подстанции, будут своевременно предприняты меры по глушению реактора. Сейчас из шести реакторов работают только два. Скорее всего, их тоже остановят, и тогда риск будет значительно ниже.
– В развязанной против Украины войне путин ставит под угрозу самое важное – детей. Официально из оккупированных территорий в рф вывезли более пяти тысяч детей, из которых удалось вернуть всего 46. Остальных отказываются возвращать и хотят отдать под усыновление в российские семьи. Как по мне, это огромная проблема, потому что нас лишают будущего. Что с этим делать?
– Проблема просто огромная, но мы ее не решим до подписания какого-то соглашения о мире после того, как будет закончена горячая фаза войны. Наши дети будут одним из пунктов в этих переговорах. Ни о каком мирном договоре без получения конкретного ответа на вопрос "Когда наши дети вернутся в Украину" быть не может.
– Они же не случайно вывозят детей.
– Они совершенно изощренные садисты. Они знают, что надо делать, чтобы сделать больнее всего, лишить вас спокойствия, здравого смысла, рассудка – бить по детям. Что еще нужно для того, чтобы испортить людям жизнь? Понятно, они идут по этому пути. Если можно как-то нагадить, они гадят всеми доступными им способами. У них сейчас только использование ядерного оружия относится к той области обгаживания, до которой они еще не дошли.
– Вы годами работали с огромной аудиторией, в том числе и в россии. Сейчас у вас осталась российская аудитория?
– Из шести миллионов моих российских подписчиков отписался миллион. Остальные уцелели и продолжают слушать при том, что сейчас Комаровский больше рассказывает о рашизме, чем о соплях и какашках. А они продолжают слушать.
– А что вы им говорите о рашизме? Вы пытаетесь их вылечить?
– Я говорю правду. Я просто создаю им альтернативный источник мнения, который они могут получить от человека, которого не могут обвинить в том, что он им что-то когда-то порекомендовал, вопреки логике и здравому смыслу.
К сожалению, даже у нас огромное количество людей убеждены в том, что если Комаровский кого-то похвалил или поругал, то ему за это заплатили. Украинское общество свое мнение сильно по этому поводу не поменяло. Но также есть огромное количество людей, которые знают, что я не буду говорить о том, в чем не убежден, ни за какие деньги. Поэтому они знают, что если Комаровский говорит, что это война, которую начал ваш ненормальный вождь, это не мы сами себя убиваем, это вы нас убиваете, то я говорю то, в чем лично убежден. И если они могут не поверить людям из Офиса президента, то мне они верят и задумываются. Возможно, это поможет.
– Вы сейчас работаете на то, чтобы изменить российское общество? У вас лично произошел крах иллюзий, что россияне не способны зайти в нашу страну и убивать, вывозить наших детей?
– Эта иллюзия закончилась в 2014 году. До этого многие были уверены в том, что они не будут стрелять. Но после того, что они устроили в Иловайске, после этих "ДНР/ЛНР" стало абсолютно понятно, что они способны абсолютно на все. И люди, которые это поняли, почему-то не смогли отреагировать на это адекватным образом.
– Вы это поняли в 2014 году и дальше пытаетесь до них достучаться. Ради чего?
– А я вам объясню. Вы считаете, что они куда-то денутся? Существует какая-то инфантильная мысль о том, что после окончания войны россия на белых крылышках поднимется и улетит куда-нибудь в район Австралии. Они будут рядом с нами всегда. И внутренние процессы в рф определяют очень многое, и если у нас есть возможность на них влиять, надо этим пользоваться. Дезомбируя население рф мы даем нам шанс, что меньше наших мальчиков погибнет. Я иду по этому пути.
– Израиль тоже воюет с Палестиной, и они говорят, что это навсегда. Они не пытаются объяснить, что они тоже имеют право на существование.
– Я думаю, что если хотя бы одна женщина, мать в россии, наслушавшись Комаровского, сделает все, чтобы ее сын не записался добровольцем, не попал в армию, то нам меньше убивать. Значит у нас будет больше шансов. Это работает, с моей точки зрения.
Тем не менее, я вижу фундаментальную разницу между израильтянами и палестинцами, и россиянами и украинцами. У первых эта война во многом религиозна, а нет ничего более страшного, чем религиозная война. Если они говорят про "навсегда", то у нас, мне кажется, при правильной работе за 20-30 лет шансы все-таки есть.
– Шансы на что?
– Шансы на добрососедство.
– Вы вспомнили про российских матерей. Уже были случаи, когда родители получали выплату за погибшего сына, а потом оказывалось, что, вероятно, похоронили не того, а их сын находится в плену. Но они отказывались проводить ДНК-тест, чтобы не отдавать выплаты.
– Это не матери, это самки с умственной недостаточностью. Тут больше не о чем говорить.
– Мы просто понимаем, с кем мы воюем.
– Мы все это давно поняли. Нам надо думать о нас, о поддержке наших ребят, о том, в какие условия они вернутся, какую они получат помощь, во что они будут одеты, как получат медицинскую помощь и пройдут психологическую реабилитацию. О том, что общество делает для того, чтобы тот, кто пришел с войны, был обеспечен всем. Вот об этом давайте говорить.
– О вопросах психологического здоровья, из личного опыта знаю, что некоторые люди, в том числе военные, не собираются обращаться за помощью к специалистам. Но мы понимаем, что человек, находящийся под обстрелами в окопах, может потом испытывать проблемы. Кто будет этим заниматься?
– Это однозначно государственная проблема. Поэтому необходимо создавать институт психологической реабилитации после войны. И любой солдат – хочешь-не-хочешь – должен пройти медосмотр, в который будет входить медицинская и психологическая реабилитация. Это профилактика и суицида, и преступности, и многого другого. Через это надо проходить, поэтому надо сейчас готовить врачей и психологов, которые будут готовы этим заниматься. Нам нужны кадры, их будет не хватать катастрофически.
