ВИТАЛИЙ КАСЬКО – украинский юрист, адвокат, в 2014-2016 годах был заместителем генерального прокурора и покинул свой пост, заявив, что Виктор Шокин, на тот момент глава ГПУ, забрал у него все функции и возможность вести дела, в том числе по скандальным "бриллиантовым прокурорам". Недавно бывший чиновник навлек на себя общественный гнев, выступив защитником компании "Трейд Коммодити", которая оказалась в эпицентре коррупционного скандала из-за закупок топлива для Минобороны. Последнюю тему Виталий Касько комментирует очень кратко, однако побеседовал с "Апострофом" про реформу судебной системы, политическую зависимость прокуратуры, создание антикоррупционного суда, протесты в обществе и досрочные парламентские выборы.
- После того, как стало известно, что вы будете представлять интересы компании "Трейд Коммодити", которая проходит по делу о возможной коррупции при госзакупке топлива для армии, вы сложили с себя полномочия члена правления Transparency International Украина. В заявлении Transparency International говорится, что в мировой практике отождествление адвоката с его клиентом является недопустимым, но почему в Украине, несмотря на это, многие именно так и делают?
- Это легко объяснимо пока еще невысоким уровнем правовой культуры в стране. Но на всех позициях, которые занимал, будь то прокурор, будь то адвокат, я всегда исходил из общей цели обеспечения прав человека и справедливости, а не чьих-то симпатий или антипатий. Поэтому далеко не всегда моя позиция всех устраивала.
- Недавно парламент, голосуя за судебную реформу, принял ставшую скандальной поправку нардепа Андрея Лозового. Сам Лозовой заявил, что суть поправки – прекратить затягивание дел в судах, помочь потерпевшим, и он гордится ею. Как юрист вы считаете, что такая поправка может поспособствовать бездеятельности правоохранителей?
- Как юрист, как адвокат я негативно оцениваю поправку. Но уже конкретно ее оценивать можно только тогда, когда текст этого закона будет опубликован и мы его увидим. Насколько я понимаю, сейчас совершаются какие-то действия по доработке текста задним числом, судя по всему, не очень законными методами. И комментировать сейчас то, что через несколько дней может быть опубликовано совсем в другом виде, тяжело. Но то, что голосовалось (когда сроки досудебного расследования идут, не начиная с момента предъявления подозрения, а начиная с момента внесения данных в Единый реестр досудебных расследований) – это неадекватная позиция, потому что это повлечет за собой, во-первых, сокрытие от учета преступлений, с чем мы как раз пытались бороться, когда принимали [Уголовный процессуальный] кодекс 2012 года, а, во-вторых, таким образом получится коррупциогенный фактор в руках правоохранителей, поскольку многие дела можно просто немного потянуть и по формальным основаниям их закрыть, ведь прошел срок. Повлиять на это будет тяжело.
На самом деле то, с чем якобы пытался бороться Лозовой (мы не знаем, какие на самом деле были у него мотивы), не лечится изменением в закон, это лечится одним простым способом – нормальными правоохранителями. Если они добросовестные, то они не злоупотребляют и не расследуют дела по пять лет, уведомляют о подозрении, как только для этого есть основание. Поправками, дополнениями в кодекс это не лечится, только путем смены кадров. Не могут эти правоохранители применять закон в соответствии со стандартами прав человека – нужно готовить новых и на них менять, иначе это не побороть. А такая поправка – это не метод решения проблемы, а, наоборот, очень вредный для уголовного процесса европейского типа инструмент. Мое мнение, что УПК с 2012 года нужно было править как можно меньше. Чем меньше поправок и изменений, тем он более адекватный и европейский был бы. Но, к сожалению, уже очень многие приложили руку к тому, чтобы многие вещи там поменять явно не в сторону усовершенствования этого акта с точки зрения европейских стандартов.
- А почему власть так стремится вносить туда изменения?
- Изменения, в первую очередь, хотят вносить правоохранительные органы, потому что они привыкли работать при Кодексе 1960 года, советском кодексе, который не предусматривал, что нужны большие умственные способности для того, чтобы доказывать вину, особо не обращал внимания на права человека и т.д. Там была такая государственная машина, каток, который имел четкий обвинительный уклон, когда любое обвинение должно было заканчиваться осуждением. А Кодекс 2012 года поменял философию, ввел европейский уголовный процесс. Конечно, он мог бы быть еще более состязательным, но, по крайней мере по сравнению с 1960 годом, это был революционный прорыв. Но нужно учитывать, что правоохранители при этом не поменялись, европейский инструмент попал в руки старых кадров, которые до сих пор скучают за явкой с повинной, ведь она всегда была царицей доказательств, а потом ее не стало, появились серьезные инструменты, гарантии, судебные санкции. Для того, чтобы довести дело до конца, стало необходимо прилагать гораздо больше усилий и быть гораздо более профессиональными. К сожалению, эта правоохранительная система оказалась не готова к такому кодексу, поэтому они решили вместо того, чтобы менять систему, вернуть назад старый процесс.
- Начальник департамента спецрасследований ГПУ Сергей Горбатюк в разговоре с "Апострофом" отметил, что принятие поправки позволит закрыть ряд дел топ-чиновников времен Виктора Януковича, дела Майдана, дело об убийстве журналиста Павла Шеремета и другие. Как считаете, возможно, это и было целью принятия поправки?
- Проблема в том, что принятие законодательства такого рода проходит без какого-то общественного обсуждения. Люди не знают, что на самом деле принимается. Все принимается в последний день. Кто и какую цель при этом преследует, к сожалению, очень тяжело разобраться. Действительно ли было согласовано властью, что должна быть такая поправка, или власть просто хотела получить голоса определенных групп, фракций, депутатов, и при этом ей было все равно, что там написано, и уже после того, как разобрались, к чему это приводит, поняли, насколько подставили этими поправками, не знаю. Проблема в принципе, что у нас законодательство принимается или ночью, или без предварительного изучения, без общественного обсуждения, непонятно какими людьми, которые не имеют ни малейшего понятия о том, что собой представляет система уголовного процесса. Но это системная проблема, которая захватывает еще одну: ребята, хватит менять законодательство! Украина на самом деле из стран Европы лидирует по количеству принятых нормативных актов и дополнений к ним, но стало ли от этого у нас лучше жить? Совершенно нет, поэтому, наверное, стоит брать пример с тех стран, у которых законодательных актов не так уж и много, но зато они исполняются.
- Читала вашу дискуссию с Лозовым, в которой вы называете принятие поправки откатом назад, мол, некоторые изменения можно считать нарушением Европейской конвенции по правам человека, и это уже превращается в тенденцию. О какой тенденции шла речь?
- Речь идет не о той поправке Лозового, там одна из правок заключалась в том, что судебное решение, которое принято на закрытом судебном заседании, не объявляется и не публикуется, а это нарушает Европейскую конвенцию о защите прав человека. В статье 6 есть четкая норма о том, что даже если проводится закрытое судебное заседание по каким-то важным причинам, то в любом случае, как написано в этой норме, решение объявляется публично, то есть такая поправка прямо противоречит конвенции.
Я могу таких примеров после 2012 года найти предостаточно. А ведь Революция Достоинства строилась на европейских ценностях, люди хотели, чтобы Украина не просто была частью Европы, а была ценностно частью европейского пространства, включая и права человека. К сожалению, то, что происходит сейчас, в частности, в сфере уголовного правосудия, это откат назад, действительно.
- Поправка была принята в рамках судебной реформы, которая была запущена в Украине еще в прошлом году. Реформирование судов называют чуть ли не самым приоритетным процессом практически все, так как чаще всего именно суды препятствуют расследованию дел одиозных топ-коррупционеров. Видите ли вы в процессе, происходящем сейчас, признаки реформирования судебной системы? Вы в недавнем интервью говорили, что иллюзий относительного этого процесса не было изначально.
- Не вижу признаков. И я могу много примеров этому привести. Есть три игрока системы уголовной юстиции – сторона обвинения, сторона защиты и суд, который должен разрешать спорные ситуации. У нас ни сторона обвинения, ни судебная система не реформированы. Сначала попытались реформировать прокуратуру, еще в те времена, когда я там работал. Начали с того, что провели конкурсы в местные прокуратуры, то есть попытались изменить состав нижнего звена прокуратуры. К чему-то привело? По сути, те же люди и были назначены прокурорами, потому что конкурс по ходу его проведения контролировался бывшим генеральным прокурором, и ему хотелось, чтобы все оставалось, как было.
Ко второму и третьему звеньям не пришли вообще, то есть они и остались такими, какими были. Даже тех, кто не прошел конкурс в местные прокуратуры и, например, не добрал достаточное количество баллов по знаниям, перевели в вышестоящие прокуратуры, то есть руководить теми, кто выше их по уровню знаний.
Теперь мы берем судебную систему. Тут с точностью до наоборот. Решили Верховный суд реформировать, не трогая апелляционный и местные. Как проходил конкурс, я думаю, видели все. И у меня иллюзий сразу не было по этому поводу. Действительно прошли в судьи некоторые кандидаты, которые достойны занимать такие должности, но это меньшинство. Общественный совет добропорядочности сказал, что 20-25%, по их мнению, было недобропорядочных кандидатов. Эта цифра кажется не такой грандиозной, но есть же и другая категория. Это те кандидаты, по отношению к которым, может быть, нет данных об их недобропорядочности, но в то же время есть данные о том, что они вряд ли являются независимыми, то есть это те люди, которые могли проходить определенные собеседования, давать какие-то клятвы верности и лояльности тем, кто обещал им вхождение в Верховный суд. Это ненамного лучше. Такой контролируемый состав Верховного суда с недостаточным количеством людей, которые независимы и действительно достойны занимать такие должности, назвать реформой у меня язык не поворачивается.
Теперь посмотрим на апелляционную инстанцию и местные суды. Возьмем стадию досудебного расследования, когда идет следствие. Если нарушили права во время проведения досудебного расследования, это можно обжаловать у следственного судьи в местном суде, апелляционный суд – последняя инстанция для рассмотрения этого. До Верховного суда даже не доходит все это. Изменит ли это что-то в процессе уголовных расследований? Ровным счетом ничего. Даже если бы этот Верховный суд был бы мегадемократичным и новым. Сейчас мы видим, что, может быть, сформируется этот "новый" состав Верховного суда, но каких-либо серьезных подвижек, чтобы поменять апелляционные и местные суды, не будет, все останется как есть. По моему мнению, это профанация реформы. Это видимость того, что мы что-то изменяем. И так в каждой сфере. А реформирование прокуратуры без судебной системы – бесполезно, реформирование адвокатуры без того, чтобы другие компоненты системы работали эффективно, тоже. Эти три элемента механизма должны быть реформированы одновременно и полностью, иначе механизм будет давать сбои, не будет работать. Иначе будут такие поправки, которые вносят наши депутаты под видом того, что борются за права человека, а на самом деле еще больше систему уголовной юстиции вбивают в пол.
- Вы уже затронули тему конкурса в Верховный суд. Как вы считаете, почему так произошло, что Высший совет правосудия отобрал таких сомнительных кандидатов – судей Майдана, судей генпрокурора, судей с сомнительными декларациями?
- Я думаю, это не касается конкретно суда, это касается общеполитического подхода, политической воли. В Украине при нынешней власти было изобретено "ноу-хау" – контролируемые конкурсы. Вроде бы проводится конкурс, вроде бы все хлопают в ладоши, но на самом деле и кандидаты уже наперед отобраны, и члены комиссии в своем большинстве подконтрольны власти и наперед знают, кого надо выбрать. При этом у них есть даже несколько запасных планов: есть основной кандидат, есть кандидат для отвода глаз и критики, запасной кандидат, если вдруг не удастся продвинуть основного. По сути, это конкурсы, результат которых запланирован с самого начала. Это "ноу-хау", которое в цивилизованных странах неприемлемо. Там если проводят конкурсы, то прозрачные и понятные, а люди, которые входят в комиссию, действительно решают, кого выбрать.
Последний пример – это комиссия по выбору НАПК. В Transparency International приняли решение, что представитель организации должен выйти из состава этой комиссии. Принимать дальше участие в этом, по сути, означало легализировать голосование и результаты так называемого "конкурса". Мы видим, чем закончилось избрание членов НАПК, чем закончились другие конкурсы, в то же Государственное бюро расследований, которое, к слову, вообще сейчас заморожено, потому что заинтересованы в том, чтобы прокуратура продолжала вести следствие, несмотря на то, что Конституция давно ее этой функции лишила. Пока не будет политической воли провести конкурсы, создать какие-то адекватные и эффективные органы, все это будет фарсом.
- А что вы вообще можете сказать о процессе, происходящем вокруг Нацагентства по вопросам противодействия коррупции? Ведь эффекта, на который рассчитывали, не получилось.
- Это произошло именно из-за того, что членами НАПК в большинстве своем были избраны люди, которые подконтрольны тем, кто кукловодил такими конкурсами. Был один профессиональный член НАПК, которого поддерживала общественность – Руслан Рябошапка, он до последнего находился в составе, он действительно специалист в этом, но будучи в меньшинстве в этом органе, он не смог повлиять на ситуацию. И сейчас там уже хорошее большинство, которое находит общий язык между собой. И НАПК сейчас используется, по сути, для легализации неправомерных доходов. Если внимательно посмотреть сообщения НАПК за последнее время, то там выходят постоянно красивые статьи о том, что в декларации такого-то чиновника найдены серьезные несоответствия. Но когда начинаешь читать, о чем эти несоответствия, то это что-то вроде пяти гривен, которые записаны не в ту графу, а не что-то серьезное. "Нарушитель" это устраняет, после чего НАПК говорит, что вопросов нет. Эта такая себе легализация доходов сомнительного происхождения. Если нам нужен был такой орган по предотвращению коррупции, то мы его получили, но я думаю, что не этого общество добивалось. Хотя сам факт, что система электронного декларирования заработала, – это большой плюс и, по моему мнению, плюс уже необратимый.
- Заинтересован ли президент Петр Порошенко, по-вашему, в реформировании судебной системы? В политикуме уже давно циркулирует информация, что судебную систему в Украине фактически курирует "смотрящий" от Банковой нардеп Александр Грановский. Может ли в таких реалиях система быть реально независимой?
- По моему мнению, глава государства не заинтересован в проведении таких реформ. Могут быть разные мнения по поводу причин такой незаинтересованности, но я думаю, что тех полномочий, которые он имеет, даже на сегодня предостаточно для того, чтобы серьезно сдвинуть с места систему, в некоторых случаях даже проявляя невмешательство в определенные вещи. Достаточно определенной бездеятельности в определенных сферах для того, чтобы они начали работать немного по-другому. Но заинтересованности, чтобы это было так, я у президента не вижу на сегодняшний момент.
- А считаете ли вы генпрокурора Юрия Луценко политически независимым? Ведь, по сути, на каждого генпрокурора в Украине имел влияние президент.
- Любой генеральный прокурор с любой фамилией в такой системе координат не будет независимым.
- И что с этим делать? Как изменить ситуацию?
- Нужно менять систему координат, систему назначения генерального прокурора, менять существующую до нынешнего времени внешнюю зависимость генпрокурора. Нужен кто-то, кто готов будет перевернуть это, сдвинуть с места и поменять централизацию прокуратуры. Передать свои полномочия органам прокурорского самоуправления и обеспечить независимость прокурора не только внешнюю, но и в середине системы. Ведь вторая проблема прокуратуры – это отсутствие независимости внутри системы. Последняя иллюстрация этому – недавняя новость о том, что Горбатюка привлекли к дисциплинарной ответственности. Я абсолютно объективно отношусь к Горбатюку, я не являюсь его ярым сторонником или критиком, но я считаю, что это очередное проявление того, что прокурор до сих пор не является независимым в середине системы. По моему мнению, это реакция на то, что Горбатюк не действовал так, как хотело его непосредственное начальство, заместитель генпрокурора [Юрий] Столярчук.
- Также за время генпрокурорства Луценко у ГПУ то и дело случаются конфликты: с НАБУ, САП. Какова природа таких конфликтов, по-вашему?
- Если говорить о конкуренции между НАБУ и ГПУ, то это, скорее, вопросы компетенции. НАБУ законодательно получило очень серьезные полномочия, которые всегда были прерогативой ГПУ, и это была такая попытка продемонстрировать, кто все-таки в доме хозяин, что прокуратура может и далее использовать какие-то формальные поводы, чтобы расследовать эти категории дел и существенно влиять на результаты. Но мне кажется, что проблема не решилась, вопрос компетенции не стал на свое место, а конфликты вроде бы прекратились. Хотя непонятно, почему, может, были достигнуты какие-то неформальные договоренности. Но вопрос априори остался неразрешенным и, по моему мнению, еще будет всплывать.
- А главу САП Назара Холодницкого вы считаете человеком независимым?
- Несмотря на то, что САП имеет определенный уровень независимости от ГПУ, этого недостаточно даже законодательно, не говоря уже о практической независимости. И для того, чтобы САП действительно стала независимой, нужно было дальше работать над законодательными изменениями и изменением правоприменительной практики. Пока этого не случилось. А произойдет ли, опять же, во многом зависит от политической воли.
- Летом страна наблюдала за беспрецедентной активностью Луценко: он то и дело вносил новые представления на депутатов Верховной Рады, однако ни одно дело, по сути, не завершилось каким-то внятным результатом. Почему так произошло: ГПУ не подготовилась должным образом или система защитила своих?
- Это вопрос о том, что мы имеем представления, мы имеем задержания, громкие заявления, но не имеем приговоров с реальными сроками заключения для коррупционеров. Это повсеместная проблема, она до сих пор не разрешена. Я думаю, уже все устали видеть разложенные на коврах купюры, громкие пресс-конференции, но, к сожалению, не видеть приговоров. И на сегодня это касается всех правоохранительных органов. Можно говорить, что виноваты суды или еще какие-то причины есть для этого, но у нас общество интересует результат, налоги платятся для того, чтобы система работала. А сейчас даже сложно вспомнить примеры, когда действительно топ-коррупционер был пойман, его вина была доказана и он реально сел в тюрьму. Что это означает? Нет сдерживающего фактора для будущих коррупционеров. Они понимают, что ловят, но если ты набрал много взяток, то все равно отпустят. А если бы они понимали, что это повлечет за собой неминуемое наказание, наверное, это было бы серьезным предохранителем.
- А создание антикоррупционного суда, которое сейчас активно обсуждается, как-то повлияло бы на ситуацию?
- Нам нужно менять систему правосудия в целом. Невозможно создать чистый ручеек в болоте. Если есть желание менять судебную систему, давайте ее менять, но не так, как проводили конкурс в Верховный суд, а действительно менять. А говорить о том, что сейчас соберемся всем миром, проведем прозрачный честный конкурс (во что лично я в наших сегодняшних реалиях не верю) и выберем кристально честный и порядочный антикоррупционный суд из ста людей, которые нам обеспечат правосудие… Что в таком случае делать всем остальным людям по тем делам, которые не касаются коррупции? Все остальные суды будут коррумпированные, там нельзя будет добиться правды, но будет раз в неделю показательный процесс над топ-коррупционером? Может, это временное решение проблемы, но мне кажется, это неправильный подход с точки зрения государства. Если мы хотим менять систему, хотим делать суды европейскими и некоррумпированными, давайте это делать. У меня иногда создается впечатление, что антикоррупционный суд хотят создать как орган, который будет штамповать приговоры, потому что там будут только "порядочные", правильные судьи, значит, автоматически будет считаться, что их приговоры верны, но, наверное, это не совсем так. Суды должны вызывать доверие в обществе. И почему они только лишь от того, что будут называться антикоррупционными, начнут вызывать такое доверие, мне непонятно.
Для меня понятно, когда судебная система начнет функционировать в государстве нормально. Это произойдет тогда, когда гражданин захочет пойти в суд, зная, что его защитят. Вот тогда в ее пределах можно создавать специализацию. А если население не доверяет судам в принципе, а мы в пределах этой системы создадим антикоррупционную специализацию – и наступит всеобщее благоденствие, то я в это не верю.
- То есть вы к идее создания такого суда относитесь скептически?
- Я считаю, что нужно лечить болезнь, а не симптомы. А у меня впечатление, что хотят лечить симптомы, а болезнь останется.
- Кто развалил дело "бриллиантовых прокуроров" и есть ли в ГПУ сейчас желание довести это дело до суда? Если нет, то почему?
- Начнем с того, что дело не развалено. Там было как минимум пять дел по этим фигурантам, одно из них – первое и основное, из которого возникли другие – дело, которое касалось подозрения во взяточничестве. Несмотря на то, в каких условиях это проходило, мы его закончили за пять месяцев, и я могу гордиться тем, что, несмотря на постоянные служебные проверки и уголовные дела по нам, которые появлялись как из рога изобилия, нам удалось завершить следствие и направить дело в суд.
С января 2016 года оно в суде, в феврале я уволился, поскольку у меня забрали любые полномочия курировать работу Генинспекции ГПУ, роль которой была расследовать коррупцию прокуроров. Остались другие дела, которые у нас были на разных стадиях. Одно из них было на выходе, дело касалось подозрения в рэкете, отъема бизнеса у одного бизнесмена. Дальнейшие дела – а там было дело, касающееся бриллиантов, которые были экспроприированы из одного уголовного дела, дела, касающиеся незаконного обогащения – все еще оставались в ГПУ… Так вот, кроме дела о взятке, все другие дела после нашего ухода то ли расследуются, то ли лежат – непонятно. По крайней мере, я не вижу, чтобы они были направлены в суд, и чтобы прокуратура заявила твердо о своем желании довести их до конца и доказать виновность этих лиц.
Дело по подозрению во взятке мы передали в суд, но, к сожалению, оно уже второй год рассматривается в суде. И этого достаточно, чтобы сделать неутешительный вывод, что его методично пытаются сейчас развалить. Причем я не исключаю, что делается это уже на политическом уровне, поскольку иначе пришлось бы признать, что Касько и Сакварелидзе (на момент возбуждения дела "бриллиантовых прокуроров" Давид Сакварелидзе занимал пост замгенпрокурора Украины, - "Апостроф") в свое время были правы. Так что сегодня делается все, чтобы оно долго рассматривалось. О нем уже мало кто вспоминает, несмотря на то, что это дело было действительно важным именно как принципиальное дело, касающееся верхушки прокуратуры, которое, возможно, было связано с первым лицом в прокуратуре, судя по тем доказательствам, которые мы получили (генеральным прокурором Украины на тот момент был Виктор Шокин, - "Апостроф"). На него смотрели с разными ожиданиями многие прокуроры. Те, кто привык брать взятки, понимали, что надо будет уходить из прокуратуры, если оно найдет свое разрешение, и заниматься чем-либо другим. Те, кто не был коррумпирован, кто хотел изменений, ждали, что вот они сейчас настанут. С этой точки зрения, плохо, что так закончилось, хотя мы еще не знаем результата. Но каким бы он ни был, тот факт, что ему не было уделено должного внимания и он не нашел своего разрешения в нынешней системе правосудия, дает понять обществу, что к коррупции власть относится толерантно.
- Вы упомянули Давида Сакварелидзе, он со своей политической силой, как и другие политсилы, устроили акцию протеста, среди требований – создание все того же антикоррупционного суда, отмена депутатской неприкосновенности и новое избирательное законодательство. Как считаете, приведет ли протест к каким-то изменениям? Или это будет протест ради протеста?
- Все будет зависеть не от тех представителей политических партий или общественных движений, которые выйдут туда (интервью состоялось до начала протестов в Киеве, - "Апостроф"). Все будет зависеть от того, поддержат ли люди такой протест, потому что протест делается не политиками и не лидерами общественного мнения, протест делается людьми, у которых накипело на душе и которые хотят реальных демократических перемен в стране. Если аргументы тех общественных деятелей, которые призывают прийти на это мероприятие, найдут поддержку людей и они выдвинут серьезные претензии к власти, то, безусловно, это будет иметь результат. Если люди пока не готовы и пассивны, либо разочарованы в принципе во многих политических силах и политических деятелях, то, боюсь, вряд ли это получит какое-то продолжение. Но в любом случае те настроения, которые я вижу в обществе, к сожалению, на сегодняшний момент довольно взрывоопасны по отношению к власть имущим.
- Нужны ли Украине досрочные парламентские выборы?
- Давайте спросим у людей, нравится ли им парламент, который есть сейчас, нравится ли им та политика, которая сейчас происходит. Если нет, то, наверное, нужны. Меня как гражданина категорически не устраивает то, что сейчас происходит. Я считаю, что "политическая элита", которая не выполнила своих обещаний, которая не готова менять страну, должна дать возможность людям определиться, хотят ли они ее смены, но не ждать все время, которое отведено для работы парламента, чтобы люди уже окончательно разочаровались в том, что происходит и, возможно, прибегали к каким-то неконституционным, неправовым, но более действенным на практике методам.
В нормальном демократическом государстве, если власть хочет убедиться в том, поддерживают ли ее, она проведет досрочные выборы и подтвердит, если она в себе уверена, что люди ее поддержат. В таком обществе власть не боится подтвердить свою легитимность. Если власть боится этого и настаивает, что эти досрочные выборы никому не нужны, значит, вопрос с поддержкой общества у власти стоит достаточно остро.