Начало широкомасштабной войны он встретил дома в Киеве и в первый же день записался в ряды территориальной обороны, не имея до 24 февраля никакого отношения к армии. Первые месяцы войны сидел под Киевом в окопах, а уже через полгода участвовал в самых ожесточенных боях на Луганском и Донецком направлениях. Летом получил тяжелое ранение под Бахмутом. Сейчас в столице на реабилитации, где мы с ним и встретились. Боец 112 бригады ТрО ВСУ МАКСИМ СТЕПАНЕНКО в интервью "Апострофу" рассказывает о первых днях и месяцах войны, о подготовке и участии в ожесточенных боях на востоке, о будничной жизни в Вооруженных силах Украины и проблемах украинской армии. До войны Максим был политическим экспертом, а также был одним из первых ведущих телеканала Апостроф TV, где вел авторскую программу "Безмежні регіони".
С первых дней в окопы
– Как для тебя началась эта война?
- Собственно, мы проснулись с женой от того, что друг позвонил и сказал: "Началось". Я не мог понять – шесть утра, будний день. Потом я уже услышал взрывы, начал мониторить. Мы были в шоке. Первое время мы просто пытались понять, что происходит, потом – поехали с женой на ее работу, забрали вещи. А потом вернулись домой, и я увидел сообщение Резникова о том, что все, кто может держать оружие, должны это сделать.
Читайте: Когда "оптимизируют" армию: что означает для ВСУ уменьшение вознаграждения бойцам
Нашел ближайший пункт ТрО, потому что у меня был "белый билет", срочной службы не было. Как оказалось тогда, правильно сделал, потому что военкоматы были недоступны, они резко съехали, и их еще искать нужно было. А ТрО стало возможностью сразу получить оружие и как-то помогать в обороне страны. Уже позже, когда позволили ТрО использовать за пределами своей административной разницы, то фактически стерлась разница между ВСУ и ТрО.
– У тебя была ограниченная пригодность либо вообще непригодность?
– Насколько я понимаю, непригодность. Я сколько раз ходил в военкомат и вопрос о срочной службе вообще не стоял. У меня была травма спины и мне говорили, что нельзя тяжелую броню носить.
– Вы записались в ТрО. Что дальше?
– Сразу нас комплектовали, потому что люди еще подходили. Мы в тот же вечер получили оружие. В первый же вечер меня едва свои не пришили, над головой выстрелили. Кто был в Киеве, тот помнит, насколько непонятной была ситуация. Врага видели повсюду. Каждый – враг. Когда люди получили оружие, было страшно, потому что многие решали сначала стрелять, а потом - уже спрашивать. Такая черная шутка у нас ходила, что ДРГ – тот, кого убили.
На блок-посте в Киеве, февраль 2022 года
Это был ужасный период. Слава Богу, потом люди уже научились. Кто совсем непригоден, тот ушел из ТрО. Недели через две-три ситуация стала похожа на что-то контролируемое. А сначала было так – кто громче кричит, тот и командир.
Читайте: Весной начнем вытеснять врага, а к осени освободим Украину – доброволец из Израиля
– В первые недели, когда под Киевом было очень тяжело, вы где конкретно стояли, чем занимались?
– В первые дни мы были на северных окрестностях столицы. На второй день мы отстреляли по броне, которая залетала на Минскую площадь, когда раздавила авто. Мы по той броне и стреляли. Потом собирали добровольцев отбивать, как тогда говорили, десант. Позиции были на площади Шевченко, куда мы первыми пришли.
Приходим, а там никого нет, и вообще непонятно – ни лопат, ничего. Только оружие, несколько рожков в кармане. Мы ходили и у людей просили лопаты, сами же копали. Слава Богу, люди помогали чем могли.
На четвертый день нас переместили на позиции в лесу и там мы были 40 суток. Хотя мы вообще не понимали, на сколько мы туда идем. А это зима, никакой экипировки – вообще ничего не было.
Холодно и ты не понимаешь, что происходит. Вас переводят в лес, говорят: "Делаем позиции, теперь мы здесь живем". Нет ни блиндажей, ничего. Первую ночь мы спали прямо на снегу. Потом уже понемногу обустраивались – блиндаж сделали, укрыли и отрабатывали свою оборонную стратегию.
– Вы ждали врага непосредственно на тех позициях?
– Да. У нас была боевая задача. Перед нами стояла 72 бригада (отдельная механизированная бригада имени Черных запорожцев), непосредственно работавшая и в конце концов остановившая врага. А у нас была задача, что если они пройдут линию обороны, мы уже тогда встречаем. Но у нас тогда были только коктейли Молотова и инициатива – ну, партизанщина – и, кажется, одна "муха", которую волонтеры нам подогнали. Против колонны врага это не очень существенная сила, но что-то бросить во врага уже смогли бы, а там дальше бы следующие границы обороны нашего батальона должны были принимать бой.
- То есть киевский этап войны вы переждали, не принимая активного участия в боях?
- Да, у нас ни одного стрелкового боя не было, благодаря 72 бригаде, которая прекрасно отработала. Собственно, если бы не они, то у нас бы потери были очень и очень существенными, потому что ни у кого не было элементарно ни брони, ни турникетов, ни вообще понимания. Тогда все понимали, что наши позиции были скорее для самопожертвования.
- Когда уже стало понятно, что враг на Киевщине терпит поражение, что дальше?
- Тогда у нас возникло много вопросов, потому что многие люди, пришедшие в ТрО, рассматривали это как возможность защитить свой дом. Но мы стали солдатами. Нам сказали, что, собственно говоря, мы оформлены как мобилизованные - до конца войны.
Мы тогда думали, куда мы пойдем дальше. Было огромное желание продвигаться на север, участвовать в зачистке, охране, потому что тогда было большой проблемой мародерство и недобитки. Поскольку мы были не очень обучены, это работа, которую мы могли бы делать. Но нас туда, конечно, не направили.
На несколько недель нас забрали в Киев, мы работали на блокпостах, затем в рамках подготовки большого кольца обороны Киева мы обустраивали позиции в Киевской области. В июне формировались сводные роты для выезда на Донбасс и я присоединился ко 2-й сводной роте. А 21 июня мы уже прибыли в Лисичанск.
Лисичанск и Бахмутское направление
- Какая подготовка была непосредственно перед выездом на Донбасс?
- Зависит от того, что считать подготовкой. Конечно, нас учили обращаться с оружием, мы проводили тактические занятия, учились заходить в деревни. Много такой деятельности, но как опыт потом показал, это работа преимущественно ССО. А терроборону как ССО не используют, и те элементы, которым мы научились, – пожалуй, один из них спас мне жизнь... Но наша задача – задача пехоты.
Тероборона – это легкая пехота. Подготовить человека к тому, что нужно под вражеским огнем занимать позиции, окапываться и не бояться обстрелов, потому что это обыденное явление – к этому подготовить нельзя. Человек уже на месте всем овладевает - и либо сходит с ума, либо усваивается и как-то пытается выжить, либо превращается в суперсолдата.
С людьми, с которыми я в итоге сражался бок о бок, я познакомился в пути. Я тогда очень волновался, потому что страшно было от мыслей, что ты не знаешь этих людей. А оказалось, что когда туда приезжаешь, ты узнаешь каждого заново. Изменились все. Кто-то в лучшую сторону, кто-то в худшую, но изменились. Ни один таким же не остался. Но рота, с которой я воевал на Донбассе, стала мне более знакомой, чем та, с которой я был в Киеве и Киевской области.
- Вы сейчас общаетесь с теми, кто был с вами в терробороне? Многие оказались в горячих точках?
– Конечно. Да все. Поездка на Донбасс в рамках сводной роты была добровольной. Две сводные роты работали, наша больше всего. Мы застали Лисичанский НПЗ, Волчеяровку, Берестово, Звановку, Верхнекаменское – затем Бахмут, Соледар. Дальше весь батальон уехал в Харьков участвовать в контрнаступлении. Наших ребят забрали из Бахмута в Харьков.
Где-то в пути на Донетчине
- После того как прибыли на Донбасс, вас сразу бросили в горячие точки или был какой-то период адаптации?
- Не было никакой адаптации, потому что мы приехали ночью и сразу нужно было выезжать. Мы сразу оказались на Лисичанском НПЗ. Тогда враг наступал на Лисичанск, на Северодонецк, там было очень жарко. Мы немного были в шоке от того, где мы оказались, но приходилось работать там, где мы есть, и быстро учиться и координироваться. Я думаю, мы очень хорошо отработали почти пять месяцев на Донбассе.
- Какие силы вам в большинстве своем противостояли с той стороны?
– Номера не знаю, но это были механизированные бригады, то есть наступления осуществлялось с десятком единиц тяжелой техники. Это танки, БТР и все что угодно. В тот момент у них преимущество было в радиоэлектронной борьбе, аэроразведке и, конечно, в количестве выстрелов. Тогда еще не было HIMARS. Первое, что у нас было из западной помощи, это гаубицы 777. Конечно, мы этим не воевали, этим пользовались другие люди, но это то, чем мы могли похвастаться.
Нас тогда перебивали по арте очень сильно. Враг пользовался преимуществами той же радиоэлектронной связи. То есть когда идет наступление, а у тебя рация не работает – это очень неприятно, нет координации, ты не знаешь, что делается в соседней посадке, там идет бой и не понятно, что там происходит. Сейчас, насколько я понимаю, у нас эта ситуация немного улучшилась, но тогда в этих компонентах враг имел преимущество, и это позволяло им успешно продвигаться вперед.
– Мобильными вообще нельзя пользоваться там?
– Мы вытащили сим-карточки. Был период до 12 дней, когда я не выходил на связь, потому что мы были на позициях. Родные – матери я вообще не говорил, куда еду – не знали, что со мной. Уже потом по Starlink мы вышли на связь. А мобильными вообще нельзя пользоваться.
- После Лисичанска ты где оказался?
- Под Лисичанском, мы там заняли позиции под Волчеяровкой и пять суток держали оборону. Очень существенные потери несли практически каждый день. Было тяжело, когда ты в один вечер знакомишься с ребятами с терробороны из Голосеевки, а утром все в ноль, потому что вертолет поднялся и отработал, и вся позиция в ноль. Это тяжело.
Бойцы 112 бригады ТРО ВСУ в Донецкой области
Вообще то, как люди там держались – это что-то невероятное. Тогда у врага было преимущество где-то 40 к 1 в выстрелах артой. А коптеры россиян залетали чуть ли не в задницу, извините. Ты идешь к посадке в туалет, а над тобой коптер.
– А сейчас как с этим?
- У нас уже больше и средств борьбы с дронами, и радиоэлектронные средства есть. Но они у них тоже никуда не делись. Нельзя сказать, что мы перебили врага в этом компоненте, но насколько я понимаю, свои возможности мы улучшили.
– Говорят, что сейчас у россиян чувствуется снарядный голод. Это действительно так?
– Это дискуссия среди тех, кто там не был. Это с чем сравнивать? Если в тебя стреляли за час 60 раз, а сейчас 40 – это может и называется снарядным голодом, но очень сомнительно. Все очень и очень в порядке. Я помню, когда HIMARS начали работать, стало где-то на четверть меньше. Но надо понимать, что у них, несмотря на потери, запасы очень хорошие. Они их перебрасывают к фронту. Там со снарядами все, к сожалению, в порядке.
– У нас какое-то преимущество уже вырисовывается, на твой взгляд, в общей боевой картине. На Донбассе, например?
- Трудно сказать, потому что, по-моему, еще решающего боя не было. Нужно понимать, что ни одна из сторон сейчас не имеет достаточного количества ресурсов для того, чтобы нанести сокрушительный удар противнику. Сейчас это стратегия россиян – вести затяжные интенсивные бои, чтобы они нам стоили очень дорого, чтобы западные партнеры нам говорили, что много ресурсов идет на войну, а продвижений никаких нет. Это и есть их стратегия. Если бы у них было достаточное количество сил, то они бы это сделали.
Сейчас они частично продвигаются на Бахмуте. И это только потому, что ВСУ выбили их из Херсона, и туда приехали десантники, морпехи – умеющая воевать элита российской армии. Однако даже с такими спецами продвижение у них небольшое. Буквально речь идет о каждой сотне метров, о каждой улице, каждом участке фронта, с которого можно вести огонь и укрыться.
Бои идут, они очень горячие. И то, что сейчас ничего не меняется на карте – это исключительно благодаря сверхчеловеческим усилиям. Хочу вам сказать, что психологически это очень тяжело, потому что когда ты раз чудом выжил, два чудом выжил, то понимаешь, что это когда-нибудь закончится. Собственно, надо поддерживать моральный дух на очень высоком уровне. Должны быть рядом собратья, чтобы у них все было хорошо, не говоря уже об обеспечении – это понятно.
В армии работа найдется каждому
- С точки зрения морального духа чего больше всего не хватает?
- С этой точки зрения нам тогда всего хватало, кроме оружия. Хотелось какой-нибудь техники, чтобы у нас была броня для эвакуации, а не обычные бусики, которые мы переделали, и хотя бы минометы – было бы очень круто.
А в плане мотивации выполнять задачи – те, кто знал, для чего туда едут, так и делали. Конечно, некоторые не рассчитывали свою реакцию, и где-то треть людей объективно не могла воевать. Причины разные – либо психологически не мог человек справиться, либо здоровье не позволяло. А у воюющих с мотивацией все хорошо.
– А вообще какой-то отбор проводится? Какой-нибудь медицинский осмотр, чтобы люди, имеющие проблемы со здоровьем, в конце концов не попадали на поле боя? Или такого качественного отбора нам не хватает?
– Не хватает. С терробороной вообще особый вопрос, потому что это люди, которые сами пришли, не проходили медицинского осмотра и имеют большие проблемы со здоровьем. Если в Вооруженных силах это принцип мобилизации – можно выбрать человека, который более или менее здоров, то терроборона – это те, кто вообще пришел. Какое состояние здоровья сейчас у населения – объяснять не стоит. У нас 40-летний на тренировках пробежался – давление 214. В конце концов он поехал, работал и все нормально. И таких ситуаций очень много.
По-хорошему тогда большую часть нужно было отправить, но такого тоже нельзя делать. Все видно по факту, когда ты приехал, кто справляется, а кто нет.
- А если человек не справляется, что с ним делают?
– Это зависит от командира. Вообще, закон говорит нам о том, что это неисполнение приказа.
где-то в Донецкой области
– Вот не может человек физически.
– Тогда есть много других занятий – работа на кухне, внутренние наряды. Это более безопасная работа, которая не ведется в горячих точках – и ее тоже нужно делать. То есть убирать, готовить еду, обслуживать технику.
- То есть если ты туда попал, даже если по здоровью не подходишь, все равно тебе найдут работу?
- Скорее психологические особенности учитываются. Я знаю примеры людей, которые мне казалось, физически ну никак не смогут, но за счет высокого морального духа – прекрасно. Ну или наоборот пару здоровых и крепких ребят, которые просто усырались, извините, и толку с того, что они крепкие? Более важна психология. Кто просто не может, когда в него стреляют.
– А как тогда в таком случае?
– Здесь сложно, потому что человек себя не контролирует. Она скатывается к животному инстинкту и делает все, чтобы выжить. Когда ты видишь в глазах этот животный инстинкт, человек понимает, что сейчас умрет и нужно сохранить свою жизнь. Они могут убегать, отходить, выключать рацию, и потому в интересах бойцов, чтобы такие люди там не оказывались.
– На твоей памяти были такие случаи? Как исходить из таких ситуаций?
- Конечно. Просто в следующий раз он не выезжает. Это большая проблема, потому что те, кто выходит на позиции – в конце концов работают больше. Не получается уже равное количество дней, нужно было ребятам закрывать собой эти образовавшиеся дыры.
Собственно говоря, мне тогда это воспринималось нормально, потому что в том месте, где собираются люди, которые боятся за свою жизнь – хуже всего находиться. Потому что эти люди паникуют, что-то обсуждают, какую-то стратегию. А это уже ерунда. Нужно сконцентрироваться на выполнении задания и думать, как его выполнить. К счастью, подавляющее большинство так и делает.
– Когда командиры видят таких людей, они их куда-то в тыл отправляют?
- Это обычно несколько десятков километров от фронта – в ППД (пункт постоянной дислокации, – "Апостроф"). Там хранятся все наши вещи, туда бойцы приезжают на отдых во время ротации, основательно подкрепиться, как мой товарищ говорил "трусы от жопы оторвать", потому что у тебя на нуле нет возможности покупаться.
Бойцы из 112 бригады ТРО на Донецком направлении
- Что касается боевых задач. Вы каждый день работаете или день работаете, день отдыхаете? Как это происходит на практике?
– Все зависит от командира и как вы договоритесь. Это по своему усмотрению, как вам удобно. Классика – что люди 50/50 работают. Двое суток на позициях, двое на ППД. либо четыре через четыре, в зависимости от интенсивности боев и т.п. Но классическая ситуация в том, что всем приходится работать дольше. У меня под Бахмутом было 13 суток, я еще тогда ни разу на ППД из-под Бахмута не уезжал. Ну то есть вышли на позиции и 13 суток там были – до ранения.
- Патронов и прочего хватало?
– Да. осуществляется снабжение. Подвозят и БК, и еду. На ноль не заезжали, но на какую-нибудь точку эвакуации раз в сутки или раз на сколько-то часов, в зависимости от запасов, еда, БК, все, что нужно (подвозилось).
– А когда вы были под Бахмутом? Какая тогда уже была обстановка?
– Тогда шли очень тяжелые бои. Насколько я понимаю, это уже не наши позиции, потому можно говорить, сейчас там враг. Мы были на пересечении под селом Покровское – где-то 600-700 метров до врага у нас было, и они очень хорошо работали, заняли позицию снизу под рекой. Мы их не видели, но понимали, что они там. Мы слышали, что враг очень близко, но рельеф местности не позволял их достать – мины они забрасывают нам, а в ответ очень тяжело, особенно, когда ты не знаешь, куда именно нужно лупить. Тогда они очень дисциплинированно ходили с дистанцией. Ты видишь, идут кацапы с дистанцией, но минометом ты их не достанешь. Кто-то один испугается и все. Если бы ствольная артиллерия, но у нас этого не было.
Надо понимать нашу специфику. Мы – сводная рота терробороны, которая прикомандирована в другой батальон. Тогда 58-я бригада. Собственно, мы от них и боевые задания получали, делали все, чтобы быть им полезными. На тот момент у нас главная задача была – корректировка артиллерии, поэтому мы старались быть как можно ближе к позициям, видеть, куда ложатся наши снаряды, корректировать их, давать заказы на эти прилеты, если есть враг. Там очень хорошо они работали.
- А "птички" помогали вам? Я о дронах.
– Впервые, когда мы пытались использовать дрон, мы его подняли и его сразу забрали. Потом у нас их там не было, поэтому нам приходилось, как в советские времена, бинокль с дальномером брать, как-то вычислять дистанцию. Не очень современно, мягко говоря. Но у артиллерийских бригад все по-другому, там гораздо лучше.
- Вам все-таки не хватало технической составляющей?
– Да. Конечно, всегда хочется лучше, но у нас тогда ее не было совсем.
Сухпайки ВСУ – лучшие, но есть и экзотика
– Как обеспечивается питание в армии? Это интересный момент, поскольку у нас сейчас очень много скандалов на этом фоне.
– Это так странно и смешно, потому что я сам из экспертной среды и до этого много читал, что питание здесь – просто офигеть, сколько у тебя выбора. Конечно, нет. Все зависит от конкретной ситуации – от возможности доставить туда, от того, есть ли что доставить. У нас, например, было хуже, потому что мы прикомандированы, считай усыновлены. Понятно, что ты своим дашь волонтерскую шоколадку. Правда, все делились, все нормально, но у нас была специфика, что мы на обеспечении той бригады, к которой мы прикомандированы. Поэтому ждать приходилось от них и в зависимости от того, что есть.
На боевой позиции
Единственное, что меня огорчало, что хлеба свежего не было – либо его вообще не было, либо он был с плесенью. То что черствый - то понятно. В основном были галеты вместо хлеба. Хлеба очень хотелось. В Днепре, когда в больнице хлеб свежий был, думаешь, классно, он такой мягкий. А так по большей части тушенка. Шикарно, если это всушные сухпайки, они просто шикарны. У нас много волонтерских было, из Польши, из разных стран – все, что угодно там можно найти: и бобы, и сосиски. В южнокорейских сухпайках были водоросли. Короче, пацаны экзотики наелись. Но украинские сухпайки самые лучшие.
– Ты до войны был экспертом. Можешь как-нибудь прокомментировать этот скандал с закупками?
– Это, к сожалению, свидетельствует о том, что жизненно необходимые изменения либо просто не происходят, либо происходят точечно и не доходят до определенных мест и структур, где люди уже годами работают и набили себе лоб. Люди, у которых есть совесть даже на войне воровать... Я не знаю. Единственное, что я раньше слышал, что тот, кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Слава Богу, я так понимаю, подобных ситуаций уже меньше происходит.
Много таких ситуаций, которые вообще не известно, как могли произойти в 2023 году в нашей армии, которая уже почти десяток лет продолжает воевать. Это очень удивляет. Все знают, кто такой коптер в армии – это человек, отвечающий за материальные вещи. И все равно есть некая советская ментальность, что это такая важная должность, что с коптером можно договориться. Это такие армейские штуки, что у коптера всегда все есть. Он тебе скажет, что ты никогда ничего не допросишься, но все есть.
Казалось бы, если есть что покушать, то это нужно выдать солдатам. К примеру, человек начинает мудрить. Мой знакомый коптер хотел закапывать коробку консервов. Говорил, вот мы идем в наступление, а если будем отходить… Ему говорят: "Мы сейчас хотим есть, выдай людям". Это какие-то анекдотические советские штуки, которые то ли в наших людях живут, то ли со срочной службы остались.
Тероборона – это вообще в принципе армия своими руками, потому что сформировалась, как сформировалась, и из того, из кого сформировалась. Все зависит от ситуации и состава людей туда вошедших – опытные люди либо без опыта. Когда все под Киевом горит, то и поучиться этим основам некогда. Дорого стоило понимание того, что стрелять можно только с разрешения командира – это вещи, за которые дорого платили, но которым научились.
– В зоне боевых действий тоже всегда выстрел с разрешения командира?
– Нет, там другая ситуация. Там (на Киевщине, – "Апостроф") надо было понимать, что на тот момент речь шла о гражданских с автоматами.
- Истории о friendly fire действительно имели место?
– Конечно. К несчастью. Неизвестность, отсутствие координации и просто потому, что была неразбериха – что, куда. Все хотели что-нибудь сделать, все было непонятно. Там и слухи распространялись, что ДРГ чуть ли не в виде младенцев ходят. Все ждали ДРГ – и на такси они ездили, и в "скорых". Я помню, я персонально чуть не начал стрелять в "скорую", потому что я думал, что это ДРГ. Слава Богу, хватило мозгов. Ты видишь, что это "скорая", и начать стрелять туда – это моральный барьер, когда ты не видишь угрозы.
Это был наряд в Киеве, у нас была территория, которую мы охраняли. Я был на секретной позиции. Ночью подъезжает "скорая", остановилась далеко. А тогда нам дают информацию, что ДРГ работает на "скорых", к ним особое внимание. И вот подъезжает "скорая" и стоит. Потом начинает ехать на меня с дальним светом. Я понимаю, что меня видно, не вижу, что происходит, приготовил оружие. Но они, слава Богу, свернули. И таких ситуаций очень много. Кто-то там кого-то не понял. Страшные вещи происходили.
Особенности ТрО ВСУ
- Вы теперь являетесь частью ВСУ.
- Мы подчиняемся Вооруженным силам Украины, являемся подразделением Вооруженных сил Украины, но называемся терробороной. По сути это легкая пехота в составе ВСУ.
- То есть терроборона – это только пехота? Возможны ли другие варианты, если человек хочет, условно говоря, в танке работать либо с артиллерией?
– Нет, это уже регулярные части ВСУ. Тероборона… Если слышали, сейчас Тарас Чмут собирает инициативу с "Вернись живым" – "Длинные руки ТрО" на минометы. Потому что в ТрО их нет, они есть в основном у бригад. У нас только автоматы и штуки типа РПГ, СПГ.
Воины 112 бригады ТрО к бою готовы
- Есть ли отбор из терробороны в танковые войска, в артиллерию и т.п.?
– Это все зависит от отдельной ситуации. Как правило, не принято переводить, потому что если ты всех переведешь боеспособных, то у тебя останется небоеспособное подразделение. Если оно отправится работать – то его перебьют, и ты будешь отвечать за это. Поэтому каждый заинтересован в том, чтобы оставить себе боеспособный состав. Большая мотивация, чтобы научить своих воевать лучше. Нам повезло, что человек знал персонально очень замечательно полковника, который нас за две-три недели так "отработал", что это нас и подтянуло очень сильно. Он из недосолдат сделал людей с дисциплиной и соответствующими реакциями.
– На другие военные специальности набор ведется уже по мобилизации?
– Да.
Сейчас самый удачный период присоединиться к ВСУ
– Как военные смотрят на сегодняшнюю мобилизацию? Как вы можете прокомментировать мобилизацию сегодня в Украине?
– Это цирк и позорище. И эти цирк и позорище – это те отдельные кадры, которые хорошо расходятся в сети. Это кошмар и ужас, тем более что люди должны понимать, что сейчас они идут в хорошо подготовленную армию с возможностью хорошо научиться, выбрать себе бригаду, учиться на военной специальности и с совсем другим оружием, чем у нас. Сейчас все гораздо лучше. Ты будешь и хорошо обучен, и хорошо обмундирован. Ну в зависимости от бригады – у кого какая ситуация с вооружением. Но это не сравнить с тем, что у нас были коктейли Молотова и автомат с одним рожком, даже без ремней.
– То есть те, кто боится мобилизации, должны понимать, что они попадут в абсолютно боеспособную армию?
- Зря боятся. Я, например, если честно, вижу определенную проблему, что люди боятся. Это сформировалось тем, что армия – супергерои, что является правдой. Но надо понимать, что нет такого, что ты туда пришел, тебе дали какую-то магическую пилюлю, и ты уже супергерой, воин ВСУ. Нет. Все это обучение. Самой элементарной храбрости люди учатся. Все сначала боятся, что где-то шумно, где-то стреляют, но потом осваиваешься и чувствуешь себя очень спокойно, прекрасно. Я не вижу смысла людям этого бояться. Напротив, сейчас самый лучший и самый удачный период, чтобы присоединиться к рядам ВСУ.
- Есть такое мнение, что воевать будет фактически каждый. Как ты думаешь?
- Если честно, сейчас как-то этим не пахнет, потому что люди, которые пошли с самого начала, здорово хапанули. Это и ранения, и кто-то уже исполнил свой долг и ушел. Кто-то просто уже морально истощен. Ведь это морально очень истощает, потому что это сверхнагрузки, сверхусилия. Надо понимать, что такого никогда ни у кого не было, и, дай Бог, больше не будет. Организм работает на истощение.
Хотелось бы, чтобы была ротация людей, которые уже год отвоевали. За это время, я считаю, можно подготовить новую смену - за два-три месяца, да и полгода. Есть множество программ международных партнеров, инструкторов. Сейчас это шикарно, просто здорово. С возможностью научиться на западной технике работать. Абсолютно небо и земля на самом деле.
- Я имел в виду то, что будут воевать все или все же большая часть украинцев окажется вне войны?
– Я прервался. Потому и хотелось бы, чтобы была какая-то ротация, потому что сейчас все еще характер всенародной войны. Если бы она таковой не была, то эти маниакальные планы россии могли бы реализоваться.
Но простите, когда люди начали едва не сражаться за возможность получить автомат, это действительно сопротивление всего народа, и они никогда не победят. Поэтому хотелось бы, чтобы как можно больше людей, которые могут, и в этом случае обязаны это делать - взяли и сделали. Ибо все мы когда-то не были военными, не участвовали в боях, но ничего в этом нет такого, чего бы люди не могли сделать.
Куда же без четырехлапых друзей
– Понятно, что мотивирует нас. А что мотивирует врага здесь умирать?
- Вообще понятия не имею. Если честно, это была моя мечта – спросить их. Я, наверное, потому из укрытия раньше, когда затрехсотился, выскочил, потому что там орк подыхал, и мне хотелось, во-первых трофей взять, и спросить, за что он здесь подыхает.
– Но не успел. С пленными приходилось общаться?
– Я избегал этого. Да и мы были постоянно на позициях, их там не было. Сам я их не искал.
Обидно, что если у нас на направлении в основном подыхали "вагнеры", так сказать деструктивные элементы общества, то у нас умирают лучшие. Леша Степаненко, 26 лет, учитель. Он мог бы научить сколько поколений, повлиять на них. Точно не оружие он хотел держать в руках. То есть те, кто храбрее, смелее, кто понимает, насколько высока цена победы и поражения в этой войне - те и погибают. Досадно, что они вычищают какие-то свои элементы… это ведь не люди. А у нас это действительно самые смелые и храбрые.
Поэтому я считаю, что наши воины заслуживают ротации, но точно не уменьшения зарплаты ни в каком виде.
Верните военным доплаты
– Кстати, о зарплатах. Как ты считаешь, должен ли быть пересмотр зарплат военных в целом по стране и тех военных, которые не воюют, но готовятся к войне?
– Я считаю, что нет. Не забываем, что отвратительными ручонками Третьяковой сняли зарплату с работы. То есть это уже было ухудшение социальных гарантий, когда люди шли в ТрО. Понятно, что в первые дни никто не думал об этом, а когда месяцы и т.п. – требуется обеспечения твоей семье. Тогда сняли зарплату.
Собственно, эти деньги – 44 тысячи, которые получали все, мне кажется, это более чем адекватная зарплата даже для тех, кто находится в тылу. Во-первых, реалии таковы, что солдат все равно кучу денег тратит на свои военные нужды. Мы когда ехали, государство тебе дает минимум, мастхэв: оружие, БК, броня. Но элементарно у тебя должно быть два турникета или больше – вы их приобретаете себе. Тактические перчатки, форма, обувь, чтобы тебе было удобно, куча носков. Карематы вообще одноразовые – ты вышел на позиции, они тебе продырявлены, либо спальники. Это все одноразовые вещи, которые часто сами покупаем. Хорошо, если есть волонтеры, но в большинстве своем покупаем сами.
А горючее для авто, которые покупают волонтеры. Это ведь старые машины. Они так много денег съедают на ремонт. За это все тоже ребята сами сбрасываются и платят.
Выходит, когда ты готовишься к выезду в красную зону, то пусть ты получаешь 44 тысячи. И тебе нужно на них собраться. Это, мягко говоря, немного, а сейчас будет 20.
– Но выезд на ноль – это же сто тысяч.
- Да, но ты еще туда не поехал, то есть у тебя еще нет ста тысяч. Тебе нужно взаймы брать, или в кредит одеваться? Нет. И если я правильно понял гениальную идею нашего Минобороны, то вот эта надбавка сохраняется. Но если она будет градироваться между теми днями, когда ты на нуле, и когда ты на ППД, то все равно полной боевой надбавки не будет, потому что тебе нужно для этого вообще тридцать дней быть на позициях и вообще не уезжать оттуда. А это невозможно.
С другой стороны, друзья, как вы думаете, сколько там можно продержаться? Интенсивность боев – люди, которые там не были, не понимают, что когда ты туда заезжаешь, речь не идет о "я год там поработаю". Это не трудовая миграция, а война и все зависит от конкретной ситуации. Кто-то бывает, к сожалению, сразу, кто-то все проходит. Вот у меня 40 суток получилось. Много это или мало – Бог его знает, но это 40 дней. Если так начнут высчитывать, то получится очень и очень грустно. Это полная ерунда.
Причем формулировка о том, что это якобы должно стимулировать людей к выполнению задач на нуле – конечно, нет. Во-первых, потому, что солдат не выбирает, где его часть находится и какие задачи выполняет. Это дело подневольное. Есть командование, оно видит ситуацию и необходимость – нужны вы там или нет. От солдата это не зависит.
И как они себе это представляют? Конкурс желаний? У нас отправляют поезд на Донбасс, кто хочет запрыгнуть? Нет, это военная структура. Ты в составе части, и нельзя бегать от одной части к другой, иначе полная ерунда будет. Выходит, что это существенное уменьшение абсолютно всем.
– Петиция по этому вопросу за считанные часы собрала необходимое количество подписей. Как ты считаешь, президент среагирует, даст этой петиции ход?
– Что здесь можно сказать? Просто даже не вздумайте забирать у военных – больше нечего сказать. Это совершенно глупая вещь, я не думаю, что это столь существенным образом сокращает наши военные расходы. Друзья, HIMARS сам по себе не стреляет, АК само по себе не стреляет – стреляют люди. Настоящее оружие – это наши солдаты, а оружие – это всего лишь их инструменты.
Вот мы сейчас говорим, что россия готовится к новой волне, накапливает ресурсы, а мы уменьшаем выплаты? Конечно, это не может положительно отразиться на солдатах. Друзья, у нас спокойные тылы, это не делается просто так, а стоит огромного количества усилий и всем тыловым структурам, которые хоть и не в красной зоне, но это не 20 тысяч. Не говоря уже о том, что ты не можешь уволиться и найти себе лучшее место. На момент, когда государство и народ борются за возможность своего существования, меньше всего, что может сделать государство – это хотя бы на какой-то период исключить из жизни солдата материальную составляющую. Он должен полностью посвятить себя подготовке, мыслям о войне, обороне, а не думать о том, что сейчас дочери надо обувь купить. Это глупость. Цена, которую люди платят, гораздо больше. За деньги это не делается. Люди если не видят в себе возможности воевать, они ни за какую сумму этого не сделают. Это не стимул, потому что для себя в тот конкретный момент они оценивают свою жизнь. Их жизнь не стоит 100 тысяч, и наши не стоят. Это все бесценно. Но кто-то находит в себе смелость и воюет, а кто нет. В любом случае, деньги здесь ни для одной из сторон не являются стимулом.
– В ВСУ сейчас служит много женщин. Ты много девушек видел в боях?
– Нет. Возможно, это из-за специфики терробороны. У нас есть девушка, и это воин с очень сильным духом. Позывной "Каратист", Тоха.
А еще очень много медиков и тех, кто выполняет какую-то другую функцию: инструкторы по медицине, волонтеры. Очень много женщины вовлечены для нашей победы.
- Женщины-воины и мужчины равны либо есть какая-нибудь поблажка?
– Все от психологии зависит. Если человек психологически может воспринимать, когда в тебя стреляют, то пол никак не влияет.
Страх в армии – это нормально
– Вернемся к мобилизации. У нас часто проскакивает, когда кого-то на чем-то поймали, что ВСУ – это как наказание. Там в клубе кого-то поймали, и все – в армию. Правильно ли это?
– Давайте скажем, что это дискурс тех, кто не там. Это об армии, но не в армии. Потому очень странно, когда такие вещи обсуждаются.
Во-первых, с кем вы хотите быть в окопе? То, как человек себя сейчас в клубе ведет – это еще не гарантия, что он будет таким же в окопе. Мой опыт подсказывает, что каждый человек туда приезжает и меняется. Можно в лучшую сторону, можно в худшую. И прошлый образ жизни никак не подготовит к этому.
Но армия, конечно же, не наказание. У нас нет штрафных батальонов, заградительных отрядов. Если человек сможет найти для себя мотивацию, то да. В противном случае от человека будет больше проблем.
– Многие говорят о том, что люди боятся смерти, боятся воевать. Как быть с этим?
– Ну да, это нормально, все боятся. Страх – это нормально. Вам каждый скажет, что хочет жить. А если скажет, что нет, то, когда в него начнет прилетать, он поймет, что хочет. С этим нужно работать. Храбрости элементарно обучаются. То есть если человек менее опытный выходит с более опытными, то он перенимает от них и навыки, и опыт. Этому учатся. Конечно, есть отчаянные, родившиеся такими, но опять-таки от этого может быть даже больше вреда для отряда, если человек самостоятельно что-то делает. Следует понимать, что это командная работа.
Если у тебя есть страх, это нормально. Собственно говоря, только когда ты с ним сталкиваешься, когда ты понимаешь, как тебе нужно вести себя в стрессовой ситуации… У кого-то получается не с первого раза, у кого-то не со второго. Я знаю человека, который три месяца боялся выйти на позицию, но уже потом его было не остановить. То есть этому учатся. Никто не скажет, что он родился под обстрелами и для кого-то это естественная ситуация. Главное – кто с тобой рядом. Чтобы это были люди, которым ты доверяешь, которые тебя не бросят и которых ты не бросишь. Именно в такой ситуации все, что угодно, можешь выполнить.
- Есть ли в армии место для условных "рембо"?
– Это незначительный процент людей, но есть такие. Я знаю такого лично, это человек с боевым опытом. Я не знаю, может, ему невесело было как-то в окопах сидеть, но он сам придумывал задачу, выходил. Это действительно вредит, потому что, не зная, что ты идешь, тебя могут свои пристрелить с соседней посадки, потому что их не предупредили. Это может быть враг. Ждать, что тебя убьют раньше, никто не станет, это первое.
Во-вторых, ты можешь сдать позиции. Ты можешь просто потратить свою жизнь бездарно. В первую очередь это командная работа, и от качеств низовых командиров очень зависит исход сражения. Это те низовые условия, которые и делают разницу в войне.
– Можешь ли ты подтвердить, что рашисты переодеваются в нашу форму? Как тогда определить, что это враг?
- Собственно говоря, потому по позициям никто и не шарится. Если нужно куда-то идти, ты информируешь об этом. Все, что не проинформировано, может быть кто угодно и огонь открывается на поражение. У меня была такая ситуация, что два "карандаша" шли и непонятно, кто это был. Далеко – у нас нет ни биноклей, ничего. Они идут на нас, приближаются. Мы знаем, что там и орки были, и наши позиции были, когда орки отходили. То есть там может быть кто угодно. В таком случае ты человеку стреляешь над головой, и если в тебя маты летят – это свои. Если стреляют – то потом огонь на поражение.
- А известная "паляница"?
– Да, это все работает. Я лично знаю, что у нас Владимир Бездетный выводил группу из окружения, и кто где – непонятно, свои или не свои. Да, часто применяется "паляница". Мы когда встретили случайно разведку 58-й бригады, поняли, что ни они нас не ожидали увидеть, ни мы их. Собственно, мог случиться никому не нужный бой. Выходишь, говоришь: "Ребята, слава Украине! Паляница, свои".
А так, конечно, они одеваются. Разве тяжело на себя ленту какого-то цвета нацепить? Конечно, нет. Форма – тоже нет. Каски – у "Вагнера" еще тогда я еще приметил, что у них были такие же пехотные каски. Не говоря уже о том, что ребята сражаются, кому в чем удобно. Это не обязательно должен быть пиксель, любая форма, в чем тебе удобно, тепло, что-то более максировочное. И мы, и они – в чем угодно.
– По одежде нет жестких правил?
- Нет. Обычно это форма, но никто тебя не заставит ее надеть, если тебе удобно в чем-нибудь другом.
В 2023 году война не закончится
– Сейчас вопрос к тебе как к эксперту. Есть много разных прогнозов о сроках завершения войны. Ты как считаешь?
– К сожалению, у меня есть ощущение, что в 2023 году это не завершится. За исключением, если россия сама не капитулирует. Как мы видим, почему-то "жест доброй воли" еще настолько не созрел, мы еще формируем у них это желание. Но, по-моему, 2023 год еще не будет окончанием войны, хотя бы потому, что ни у кого нет достаточного количества ресурсов.
Конечно, в интересах Украины закончить это как можно скорее, потому что мы зависим от помощи Запада. Как долго будет такая консолидация и поддержка, мы не можем знать. Нам нужно как можно скорее делать свое. У россиян с этим проще. Несмотря на санкции, у них есть собственные ресурсы. У них проблемы с мотивацией, то есть сделать эту войну популярной среди своего населения, на внутреннюю арену. Мы больше зависим от внешней арены.
Враг не пройдет
Раньше мне казалось, что с мотивацией у нас все в порядке, но если у нас такие вещи происходят с заработной платой – это очень странно. Пусть уж будет инфляция. Но фактически срезать зарплаты – по-моему, это только в пользу врага играет. Ни о какой справедливости, а тем более об улучшении положения точно здесь речь не идет. Поэтому от того, насколько мы будем готовы дальше продолжать эту войну, насколько у нас будет формироваться ротация, насколько у нас люди будут готовы и дальше продолжать борьбу не с тем лишь, что ты без света пару часов просидел и ты воюешь. Нужно более активное участие, тогда наши шансы увеличиваются. Но в 2023 году, если честно, я не вижу победы… Еще у врага есть силы и желание захватить инициативу на Донбассе, еще не решена судьба даже в тех боях. Многое зависит от того, смогут ли они вновь открыть второй фронт. Поэтому 2023 год – тяжелый год, потому что это глубокие воды войны. Они изнашивают нас и морально, и физически, но у нас нет другого выхода, как держаться.
- Донбасс – это сейчас основное направление? Можно ли ожидать, что враг сунется по другим направлениям?
– Конечно, ждать стоит. То, что с севера ничего не происходит – это не потому, что у них не получается, а потому что с нашей стороны делается достаточно действий для того, чтобы их наступление было неэффективным. Зачем класть большую часть своих войск на севере, если можно на более узком участке фронта – на Донбассе – продвигаться. Да, конечно, Донбасс, я думаю, для них будет главной целью, потому что им нужно где-то ставить галочку. Что-то должно быть достигнуто, пиар-хода в Мариуполе, очевидно, уже не хватает. То есть им нужно что-то показывать, что-то демонстрировать, куда деваются все эти люди, все эти деньги. Я думаю, что все самое горячее еще впереди.
– А Крым можем вернуть? Каким путем?
– Конечно, военным. Но мы понимаем, что пока речь даже не идет о формировании той группировки, которая могла бы это сделать.
- А техника, которую нам предоставит Запад – эти танки, возможно, самолеты – как-нибудь повлияют на ход войны, чтобы мы начали отвоевывать юг?
- Трудно сказать, но если речь идет о том количестве, о котором мы сейчас с вами говорим, о замене и наполнении уже утраченной техникой, мы понимаем, что каждый день войны и нам техники стоит - это возможность, как по мне, заменить эту технику либо, возможно, сформировать несколько ударных групп. Если у нас будут самолеты, то по возможности комбинировать это уже более существенный ударный потенциал. Если их не будет, то самими танками далеко тоже не заедешь с таким количеством. Или их должно быть неприлично много.
– Сколько?
- Учитывая модификацию. Сейчас принято мерить "Леопардами". Если измерять Leopard 2, то мне кажется, это машин 600 – 800. Это только танков.
– А почему Запад колеблется? Он помогает активно, но все же.
– Во-первых, я думаю, для них это восприятие того, что другого пути нет. Я понимаю, что и они и мы хотели бы жить в мире. Собственно, осознание того, что не будет мира дипломатическим путем. Например, будет перемирие, которое потом стопудово будет стоить нам государственности, – это наша главная задача, чтобы они это осознавали.
Во-вторых, мы осознаем, что у европейских стран собственных национальных армий практически нет. Это очень ограниченный и умеренный контингент. У них коллективная безопасность возлагается на Североатлантический альянс. Собственно говоря, там все оружие. Нам проще в двустороннем формате работать из-за позиции Венгрии по НАТО. Но нам дают действительно много. Мы понимаем, что они это воспринимают как возможность обезоружить себя. То есть если они лишаются оружия, у них его нет.
Опять же, в Британии не сухопутная парадигма войны. Основная группировка войск – это морские силы и воздушные. Собственно говоря, так и в Штатах. Авианосец нам не дадут. Передавать самолеты – это для них снизить собственную возможность удара. То есть если наземная техника не играет особо важную роль в их концепции ведения войны, то ее проще нам дать. Если самолеты для них крайне важны, то речь уже будет идти о том, что это ослабление американской армии. Хотя в случае с F-16, я считаю, что можно спокойно давать.
– Нам без этого наоборот трудно выиграть.
– Да. И вот выходит, что это огромная работа нашего дипломатического фронта – донести до наших партнеров то, что наши интересы по защите собственной территориальной целостности и суверенитета абсолютно совпадают с интересами, например евроатлантического мира и возможностью обезопасить себя от россии в дальнейшем.
Запад за нас войну не выиграет
- Как ты думаешь, в конце концов, Запад даст все, что нужно для победы?
– Нет. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Я думаю, если речь пойдет о формулировке "все", то все они не отдадут. Следует понимать, что это наша война.
– Дания отдает нам все CAESAR.
– Это скромное количество единиц, к сожалению.
- Дадут танки, самолеты, оружие, а в конце концов и войска?
– Нет, конечно нет. Это не секрет, Кулеба сам говорил, что в первые дни войны был какой-то печальный консенсус наших партнеров о том, что россия напала и, к сожалению, сопротивляться этому невозможно. Мы доказали, что это возможно. И исключительно потому, что мы каждый раз доказываем, что это реально, это увеличивает уверенность и среди них в том, что их действия в итоге окажутся правильными и приведут к победе – историю пишет победитель – и что они не останутся "плохими".
– Как, по твоему мнению, завершится эта война и когда?
– Сложно сказать. В войне на истощение трудно сказать, какая из сторон падет первой. Для нас это выживание. Поэтому, простите, если мы сдадимся и склеим ласты раньше, защищая свои жизни, чем они свою конченную и больную идею будут продвигать, то грех нам цена тогда.
– Я о другом. Мы все верим, что победим россию. Какой будет эта победа?
– Это будет исключительно военная победа. Очень тяжелая и, к сожалению, еще не скоро. Возможно, это 2025 год. Все зависит опять-таки от тех ресурсов, которые у нас будут.
– Есть мнение, что эта война может завершиться на российской территории.
– А почему бы и нет? На войне прогнозировать что-то очень сложно, потому что там существует исключительно право сильного. В международной политике это все завуалировано под нормы юриспруденции, а там просто в откровенном виде. Если россия может сейчас просто и безнаказанно бить ракетами, потому что ей ничего не прилетит в ответ - но если мы начнем наносить удары, то это заставит их триста раз подумать, стоит ли это делать.
– Уже есть разговоры, что нам дадут какие-то ракеты, не американские, британские.
– Дай Бог. 160 км – это очень неплохо. Это возможность бить по узлам поставок, которые находятся вблизи границы. Им придется очень сильно напрягаться, чтобы не палить свои места. То есть ты не сможешь столь большое количество заводить одновременно, это должны быть маленькие партии, полевые склады, что будет потенциальной целью для малых беспилотных объектов, для наших ДРГ, которые просто умнички – это невероятные люди. Это то, что мы обязаны делать, когда у нас будет возможность.
Воевать с москалями – в крови украинцев
- Каким должно быть отношение украинцев к россиянам после войны?
– Честно, я не знаю. У меня к ним никакого отношения нет, я бы просто забыл об их существовании. Это им что-то от нас нужно.
– Но ведь они все равно будут рядом.
– Это для меня открытый вопрос. Конечно, хотелось бы буферную зону создать, но все это фантазии. Было бы здорово. Ну и если бы распалась россия... Мы все понимаем, что это ядерная страна, и не в интересах Запада, чтобы ядерное оружие из одних больных рук поместилось потенциально в сотни таких же рук. Понятно, что это будут далеко не демократические государства. Так с одним маньяком приходится говорить, а так это будет куча других. Разумеется, распад россии точно не в интересах Запада, как они себе это видят.
– А могут какие-то части рф сами отколоться?
– В это слабо верится. Очень обидно за чеченский народ. То, сколько чеченцы сражались, это что-то невероятное. И то, во что сейчас их превратила эта преступная шайка кадыровцев… Чеченцы воюют за нас. Настоящие чеченцы – это воины. Грузины тоже. А так в наших интересах, чтобы в россии исчезли углеводороды в Сибири, чтобы Сибирь откололась. Отколется Сибирь – ничего не будет.
– Украинцы воюют с россией уже не впервые. Можем ли мы сделать так, чтобы эта война стала последней?
– Я себя мотивировал тем, что у нас в крови воевать за свою землю, с москалями в частности. Я не хуже своего отца, своего деда. Я бы не хотел, чтобы мои дети видели, что такое война, потому что это не то что ужасно, это за пределами того, что можно увидеть в мирной жизни. Ты можешь кучу фильмов смотреть об этом, которые у тебя формируют какое-то представление, но это все другое. Война – это кровь, грязь и пыль. И потери. Поэтому только больной человек как путин, мог хотеть эту войну, тратить миллиарды долларов вместо того, чтобы улучшить ситуацию в россии.
Тратить кучу денег, уничтожая все и называя это "освобождением" – это исключительно больные люди. Очень страшно, что наши дети будут вынуждены продолжать это, поэтому только окончательная победа. Нельзя понять логику – зачем. Даже если представить, что им очень важна Украина, и дедушка Ленин там бедный не спал, думал, как бы Украину лучше сделать – у вас есть куча денег, вливайте их во что-то хорошее. Финансируйте, инвестируйте. Только больной человек может думать, что ты потратишь кучу денег на войну, и тебя будут ждать как "освободителя". Ты и своих положишь – Бог с вами – но это нам принесло много горя.
