Маленький большой человек: в сети тонко высмеяли Путина

Известный журналист, автор романа "Аэропорт" о защитниках Донецкого аэропорта Сергей Лойко, опубликовал часть своей книги, в которой высмеивается президент России Владимир Путин.

Главу из книги журналист обнародовал в своем Facebook.

"Глава из романа "Аэропорт" которую редакторы четырех ведущих российских издательств, не сговариваясь, потребовали немедленно и навсегда вырезать, прежде, чем им "посоветовали" совсем отказаться от этой затеи. "Это никогда, никогда не будет опубликовано в России", — сказал один редактор. Он действительно верит, что МБЧ — это навсегда", — написал Лойко.

Глава посвящена некоему "Маленькому Большому Человеку" (МБЧ), очень похожему на Путина, также в ней можно увидеть окружение президента РФ, аналог псевдореспублик ДНР-ЛНР и многое другое.

Приводим опубликованный Лойко текст полностью:

"Даже наедине с самим собой он пытался восседать, а не сидеть, на стуле. Спину держал прямо, косился на свое от­ражение в зеркале на стене справа. Стул был высоковат для его роста, но маленький лысеющий худой человек все-таки дотягивался ногами до пола. Было не очень удобно, но очень важно для него. Он был одновременно и низко, и высоко. Он был маленький и, в то же время, очень большой человек.

Его так и звали - Маленький Большой Человек. В эпоху, когда вокруг все другие большие люди, даже какой-нибудь зачуханый, хоть и кровавый Салах эд-Дин Ахмед Бокасса, были президентами, а некоторые даже избирались наро­дом, он был царем. Царем горы, как он любил пошутить, но, если серьезно, он был царем огромного Азиатско-Евро­пейского Государства. Сначала называли его Европейским, а потом, когда со всеми соседями, ближними и дальними, перессорились, стали называть так. Соседи для краткости называли его просто Мордор.

Жители АЕГ обижались за такое прозвище и в ответ отка­зывались покупать в этих странах цветы, а еще — сыр, сме­тану, сливки, шпроты. Мало кто из них помнил, как раньше называлась их страна, потому что учебники истории пере­писывались при каждом новом тиране, отце народов, кото­рый приходил во дворец ненадолго, а оставался навсегда, пока сам не умирал. Из всех только один ушел сам. И толь­ко он был президентом. Остальные были цари и короли, включая нынешнего царя горы, которого и привел за ручку тот единственный, вконец спившийся президент.

Во дворце не было ни одной женщины. Но зато воору­женной охраны было столько, что в случае непредвиденных обстоятельств и табакерка оказалась бы излишней. Он ото­гнал эту мысль, как назойливую муху от паровой котлеты, которую, тщательно прожевав, заел кусочком белого хлеба и запил глотком теплого "Боржоми".

Теперь, после удивительного и во многом случайного восстановления нормальных отношений с Грузией, царь не испытывал неудобства от того, что пьет политически неправильную воду. Он честно пытался переключиться на отечественные "Ессентуки", перепробовал все номера. Но организм отказывался принимать эту пересоленную воду из-под крана, бутилированную в подвале соседней подсобки.

Его величество вытер тонкие бесцветные губы теплой влажной махровой салфеткой, встал и с некоторым усили­ем, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, пошел в сто­рону двери. Как только охранник открыл перед ним дверь, он вышел в коридор уже почти прямо, одну руку держа не­подвижно, а другой отмахиваясь в такт шагам, словно на боку у него висела сабля или кортик. Ему даже однажды сказали, что походкой он напоминает Колчака. Видимо, в кино увидели. Думали, что это прозвучит как комплимент, адмирал как-никак.

— У меня бы Колчак и до Иркутска не добрался, — отве­тил он тогда. — Максимум до подвала в Екатеринбурге.

Маленький Большой Человек внес себя в малую залу для конференций и тут же посмотрел на свое отражение в огромном зеркале, висевшем в золотой раме на стене на­против входа. Зеркал по его указанию во дворце было много. Они заменяли ему портреты. Ему были важны каждое соб­ственное движение, каждый жест, дыхание, слово. В зале его уже ожидал тайный советник Жмурков. Никто не знал, как звали Жмуркова по имени. Это было тайной (он же был тайным советником). Все знали его просто как Жмуркова. Он ни с кем никогда не разговаривал, кроме МБЧ, которо­му тайно что-то советовал, после чего МБЧ сначала стирал в порошок дома, поселки и целые города в своей стране, а потом переключился на целые полуострова и волости в соседних странах.

Жмурков стоял, прислонившись спиной к камину из ро­зового мрамора, в позе Мефистофеля. Одна нога опиралась на мысок, чуть согнутая в колене. Рука поддерживала ло­коть другой руки, на кисть которой опиралась его голова с задумчивым, погруженным в себя лицом с орлиным носом и черными, бездонными, как угольная шахта, глазами. Жмурков, как водится, был одет во все черное, как капелллан, начиная с черного трико. Воротничок-стоечка антра­цитово-черной рубашки вместе с большим и указательным пальцами правой руки подпирал точеный холеный подбо­родок с глубокой ямочкой. "Господи, шпаги не хватает для полноты картины", — по­думал про себя МБЧ, когда Жмурков, выйдя из образа Ме­фистофеля, отвесил ему почтительный поклон с неким по­добием придворного реверанса. МБЧ даже слегка передер­нуло от вида того, как Жмурков быстро-быстро перебирал белыми пальцами сомкнутых перед собой рук. Царю на миг померещилось, что у советника в паху копошится клубок длинных белых червей.

Подавив сиюминутный рвотный рефлекс, МБЧ слег­ка кивнул ему в ответ и прошествовал к трону, придержи­вая невидимый кортик. Воссел на трон и взглянул на часы Blancpain Leman Aqua Lung Large Date на правой руке. Он лю­бил эти часы больше других из своей коллекции, но втайне завидовал Патриарху, у которого часы имели свойство в нужный момент становиться невидимыми и исчезать, как Чеширский кот.

Однажды обедали у Патриарха. Как раз подали печеных лебедей, фаршированных отечественными трюфелями и маслинами. Владыка пригубил из своего бокала Shiraz Rosemont отечественного производства и бросил взгляд на часы, а МБЧ тут же пошутил в своей особенной манере:

Махнемся, не глядя?

Чем, сын мой, душами? — пошутил в ответ Патриарх.

Нет, Владыка. Вы же знаете, что это невозможно. Мах­немся часами?

Владыка вновь взмахнул, как лебединым крылом, парчо­вым в позолоте рукавом. И, о чудо, часы исчезли!

МБЧ, сам большой любитель, ценитель и в каком-то смысле коллекционер наручных часов, нигде ни до, ни после более не встречал такого бесследно исчезающего Breguet, как у Патриарха.

"Ну, ничего, — заключил монарх про себя. — Нужно быть скромнее. Скромность... устрашает".

Что-то наш милейший Воевода сегодня запаздывает, — негромко, словно самому себе, произнес Жмурков, чем пре­рвал царские завистливые и мечтательные размышления о часах и философские — о скромности. — Видать, новости не слишком радостные.

На самом деле, оба знали, что сегодня Воевода, разоде­тый, как нечто среднее между приснопамятными Пино­четом и Каддафи, более двух часов протомился в комнате ожиданий на первом посту. После чего по специальному указанию МБЧ подвергся унизительному испытанию. А именно: его несколько раз прогнали через рамку металлодетектора, заставили выложить из карманов все, вклю­чая мелочь и три мобильника, жвачку, два презерватива, конфету "Коровка", а также попросили отцепить с груди и живота все ордена, включая значок ГТО и медаль "За от­вагу на пожаре", которую он получил за сгоревший дотла Манеж. Пусть понервничает. Пусть почувствует, наконец, "чрезвычайность ситуации".

Царю понравилось это словосочетание (до своего по­следнего повышения Воевода отвечал в стране за чрезвы­чайные ситуации). И государь повторил его вслух, слегка присвистнув на начальном "ч" — легкий дефект, на который он не обращал внимания в детстве и от которого потом, ког­да попал в "контору" и начал "на земле работать с людьми", не мог избавиться, как ни старался. И особенно это мешало теперь, на царстве.

Не так давно ему даже составили среднего объема речь, в которой почти на 86 процентов (его любимая цифра, так как, по последним опросам, его поддерживали 86% населения страны) исключили все шипящие и свистя­щие. Но после двух репетиций, между полетом на дельта­плане с журавлями и чипированием полярного медведя (оба эпизода снимал сам Карен Бронтозавров в павильонах "Мосфильма"), ему показалось, что речь несколько потеря­ла в образности и выпуклости.

Образность. Выпуклость. Скрепы там, шмепы. Он не ве­рил своему коллеге Штирлицу, что особенно запоминает­ся последняя фраза. Он свято верил в то, что запоминаться должно все, что он говорит, а не только отдельные фразы. А говорил он со страной, с народом каждый день, иногда даже часами, по праздникам. Ему важно было каждое его слово, словно их высекал для него сам Бернини. В общем, от затеи с шипящими пришлось отказаться.

Тем более что придворный дефектолог-логопед, посвя­щенный в эту государственную тайну и присягнувший на Библии, Коране и Конституции хранить молчание, утверж­дал, что такая легкая, едва заметная шепелявость (он, как ни бился, не мог подобрать другого слова, менее обидного, поэтому произнес его быстро-быстро, как змея) скорее таит в себе плюсы, чем минусы: дополнительный шарм, узнава­емость, привыкаемость, "тепло ложится на женские ушки", "добавляет государственному образу естественную, иду­щую от сердца, человечность".

Конечно, по сравнению с Воеводой, у которого вообще была постоянная каша во рту, сам монарх был просто Де­мокрит (какое ругательное словцо), нет, Диклофенак (во­обще не из той оперы). "Демосфен!" — радостно вспомнил царь-государь, когда запыхавшийся, вспотевший и раскрасневшийся Воевода показался, наконец, в дверном про­еме, почти звеня от усердия невидимыми шпорами.

Не вели казнить! — запричитал Воевода, бухаясь в ноги МБЧ и прикладываясь своими разбухшими от влажности липкими губами к перстню на одном из тонких пальцев в белой лайковой перчатке. — Вели слово молвить! Уважае­мый Вадим Вадимыч, дорогой Мой Большой Человек!

МБЧ остановил Воеводу жестом и взглядом, и тот по­слушно потек за другой конец стола, где ему указали на стул. Жмурков, как арбитр, как царева черная тень, с тем же таинственно-задумчивым видом уселся не рядом, а чуть поодаль, сбоку от стола.

Наслышан, наслышан, — произнес МБЧ спокойно-по­родистым, как ему казалось, тоном персонажа из какого-ни­будь, скажем, "Горя от ума". — Киборги, киборги, киборги. Орки, орки, орки. Что это за Братство конца какое-то?

Кольца, — пробормотал себе под нос Жмурков.

Именно конца, а не кольца, — почти огрызнулся МБЧ.

Он обожал острить и хотел, чтоб сразу доходило. Даже до воевод, не говоря уже о тайных советниках. Но острил он своеобразно. Ему нравилось, как окружающие смеются над его шутками, простыми и народными, всегда по делу и к месту. Так нравилось, что он сам порой не мог сдержать улыбки. МБЧ развил это чувство в курилке "конторы", где он начинал свой карьерный рост. Он не курил, но любил поторчать там, пообщаться с коллегами, как говорится, подышать сладким и приятным дымом отечества, да что греха таить, и анекдотцы послушать для общего, так сказать, развития, ну и, не в пер­вую очередь, конечно, по роду службы в какой-то степени.

Дорогой МБЧ, выслу...

Нет уж. Это вы меня выслушайте, милейший! — Ни один мускул на лице МБЧ не дрогнул. Не исключено, что уже просто не совсем мог ("Ботакс-шмотакс! Придумают же евреи всякую х...ню"!). Но маленькие, близко посаженные белесые глазки налились таким свинцом, что Воевода весь сжался. И приготовился к тому, что этот расплавленный тяжелый металл прямо сейчас вот-вот зальют ему в глотку, как в ранее считавшейся формалистической и идейно чуждой, а ныне шедевром мирового кино, черно-белой гор­достью отечественного кинематографа картине "Андрей Рублев". — Что там происходит, в конце концов, в этой республике, в этом доброкачественном, так сказать новоо­бразовании, как бишь оно у вас там называется?

ККНР, — вымолвили в унисон Воевода и Жмурков и посмотрели друг на друга.

Красно-Каменская Народная Республика, — внес яс­ность Жмурков.

При дворе Жмуркова не любили и боялись. Почитали интеллигентом (читай: врагом). Этот термин использова­ли для отрицательной характеристики личности и к нему часто добавляли определение "гнилой". Такой уже почти столетний, устоявшийся фразеологизм — признак богатства великого языка. Несмотря на окружающую его плохо скрываемую, мягко говоря, нелюбовь, Жмурков настоль­ко вошел в образ интеллигента, что однажды даже написал пьесу "Ноль на ноль не делится" под псевдонимом Жмури­ков, чтобы никто не догадался.

Пьесу поставили все государственные театры страны. Зрителей на спектакли автобусами привозили оттуда же, откуда пригоняли участников проправительственных демон­страций, маршей ненависти и прочих шабашей. После на­чала войны в Украине его вообще все придворные, депу­таты, сенаторы и прочие царевы люди ненавидели. Счита­лось, что война была его идеей. И вот теперь, после ввода западных санкций, им всем срезали зарплату на целых десять процентов! И за границу не пускают!!! А у них там по­местья, дворцы, дома, виллы, яхты, дети, собаки, доктора с лекарствами. Счета опять же... Б...ди... Казино...

— Хорошо хоть, не демократическая, — сострил царь, и его слушатели подобострастно рассмеялись шутке, один гром­ко, другой тихо. — А то бы вышло ККНДР, так, что ли?

Царь снова улыбнулся. Воевода, приняв улыбку на свой счет, аккуратно задвигал своим широким и одновременно костлявым задом по краешку стула, так, чтобы не скрипеть, и постарался перевести дух.

МБЧ обеими руками, как кресло-каталку, подвинул трон на колесиках ближе к столу и стал двумя пальцами медленно барабанить по его поверхности, покрытой кумачовым сукном, словно наигрывая на фортепиано свою любимую мелодию "С чего начинается Родина?". Но тут он вспомнил еще одну хох­му: "С картинки в твоем букваре. С хороших и верных товари­щей, зарытых в соседнем дворе..." — и опять улыбнулся.

Он, вообще, кроме юмора любил и хорошие задушевные песни. Социально близким ему коллективом была группа "Бо-Бо". Ему, прежде всего, нравилось, что они все были перетянуты с головы до ног такими садо-мазо портупеями. Особенно ему полюбился их шлягер "Прогулка с ослом". Глубокий, символичный, слов мало — легко запомнить. Иногда во время их концертов (а он на них хаживал) он даже подпевал вместе с хором Александрова:

Мы пойдем с ослом

По полю с веслом.

Мы пойдем с веслом

По полю с ослом.

И так далее. Красиво поют, чертяки.

Несмотря на приятные музыкальные реминисценции, свинец, однако, так и не вытек до конца из глаз, когда он поднял их на Воеводу, словно видел того впервые в жизни, и когда тихо и зловеще произнес:

Итак, что там происходит на театре военных действий? Почему Аэропорт, по слухам, удерживаемый какими-то не­ведомыми кибернетическими организмами, до сих пор не взят доблестными ополченцами? Или у последних не хва­тает сил и средств?

Воевода попытался было что-то возразить, но слова сме­шались у него в голове и во рту, и все, что он в итоге выдал, было скорее похоже на приступ астмы.

Короче, друг мой, — МБЧ снова усмехнулся, вспом­нив, что на этом месте в конторской курилке обычно на­перегонки вставляли "короче у соседа" ("Ах, какое безза­ботное, светло-пивное было времечко!"), но усилием воли остановил эти сладкие воспоминания молодости. Попы­тался сконцентрироваться на разваливающейся на глазах "гражданской войне на востоке Украины". — Поймите вы, наконец, дорогие мои стратеги кабинетные, генералы вы паркетные, дурилки вы картонные! (Жмуркова покоробило было личное местоимение "вы", и лицо его передернулось вместе с червями рук, но, будучи знатоком русского языка, он отнес его сразу же к неопределенно личным и успоко­ился). Гражданскую войну должны выигрывать воюющие с несправедливостью граждане, местные герои-гопники вроде Вахи и Ламборгини, или как их там, а не Краснозна­менный ансамбль песни и пляски Красной Армии!!! — МБЧ встал, чтобы окончательно смотреть на министра сверху вниз, и еще более строго спросил: — Господин до недавнего времени будущий маршал! Я не понял, хватает ли у народ­ных ополченцев этой вашей КНДР сил и средств или нет? Они, помнится, обещали мировому сообществу, что возь­мут Аэропорт к светлому празднику Седьмого ноября? Или я что-то запамятовал?

Точно так, ваше. — Воевода замялся, чуть было не ляпнув "высокоблагородие". Он не вспомнил сразу то сло­во, каким в подобных случаях требовалось величать государя-императора, и запнулся, уставившись на толстую чер­ную муху, разгуливающую, как ворона, по кроваво-красному сукну стола. Во-первых, не "точно так", а так точно. А во-вторых, будем отвечать на конкретно поставленный вопрос или так и продолжим дурочку включать? До каких пор эти карате­ли, или, по-вашему, киборги, будут продолжать безнака­занно расстреливать из Аэропорта мирные кварталы Крас­ного Камня, убивать мирных жителей, наших сограждан, наконец?

МБЧ искренне считал, что все говорящие по-русски в остальном мире были его согражданами и нуждались в постоянной защите любыми способами, включая танки и "Катюши".

Это не совсем так-с, ваше величество, посмею заме­тить, — тихо, словно себе под нос, возразил Воевода. — По сведениям нашей разведки, у них в Аэропорту нет артил­лерии.

Знаешь что?! — МБЧ впервые за время разговора пе­решел на "ты" и повысил голос. — А нет желания засунуть данные разведки, сам знаешь, куда?! Кто тогда день и ночь долбит снарядами и ракетами город боевой и трудовой сла­вы, убивает наших детей, родителям которых, русским и украинцам, пришлась не по нраву киевская хунта, управля­емая, как известно, из Госдепа? Ты не сочти за труд, включи ящик для идиотов, посмотри, что там показывают по наше­му азиатско-европейскому телевидению, по НТВ67, по всем каналам? Хочешь сказать, врут? На чью мельницу вы воду льете, товарищ министр?

Да-да, мне к-к-к-как раз сегодня доложили, что у ки­боргов внутри Аэропорта, возможно, спрятано две батареи гаубиц. Виноват-с, запамятовал.

МБЧ взял паузу, размеренно шагая взад-вперед по залу, позади не смеющего обернуться Воеводы. Тот понял мол­чание шефа как возможность еще что-то добавить в свое оправдание.

Мне сообщили, что на днях ополченцы из числа шах­теров, комбайнеров и других, в общем и целом, работяг, которые там сплошь и рядом из солдат и офицеров запаса разных лет (там бывших танкистов вообще пруд пруди), смогли сформировать две свои собственные прстовские воздушно-десантные бригады и одну танковую бригаду.

Какие-какие бригады? — МБЧ пожалел, что оставил маузер в спальне и не может если не застрелить, то хотя бы выбить рукояткой дурь из башки этого так называемого ми­нистра, "нечаянно пригретого славой". Пушкин в списке цитат — обязательном чтении МБЧ на ночь — шел первой строкой.

Я и г-г-г-говорю: две п-п-п-п-п-просто бригады ВДВ, — выдавил из себя наконец Воевода, буквально обли­ваясь холодным потом.

Далее, уже почти не запинаясь, Воевода скороговоркой доложил, что в различных хранилищах военной техники, гаражах и ангарах поспешно и панически отступающие украинские части бросили сотни бронетранспортеров, ре­активных установок "Град" и "Ураган", самоходных артиллерийских установок, минометов всех видов, гаубиц, тан­ков Т-64 и Т-72, которые они сконцентрировали там, гото­вясь к вероломному вторжению в АЕГ.

Так, так, так. — МБЧ вернулся на трон, а Воевода сно­ва перевел дух. — А откуда в украинской армии танки Т-72, позвольте вас спросить, милейший? Они вроде не стояли у них на вооружении, по вашему же докладу до аннексии, тьфу ты, до добровольного присоединения Крыма

У них. Да. Нет. — промямлил Воевода, поняв, что снова сболтнул лишнего. — Но, понимаете, коррупция. Купили тайком у нас... Еще до нас. До вас, в смысле. Ну а форму они купили в военторгах своих. Вы и сами об этом говорили, что каждый дурак может ее купить.

МБЧ снова остановил на Воеводе свинцовый взгляд и по слогам, как расстрельный приговор, произнес:

Когда будет взят Краснокаменский аэропорт? Опол­ченцами.

Очень, очень скоро. Буквально, дело нескольких часов. Сейчас к нам, то есть к ним, к ополченцам, прибыла серьез­ная подмога в виде срочных отпускников-добровольцев из каракумыкского отдельного батальона "Юго-Север", на своих же танках и бронемашинах, чтобы сэкономить на би­летах. Эти, с позволения сказать, парни настроены более чем решительно и уже идут в атаку. Клянусь, скоро вы ни­когда и ничего больше не услышите о них!

О парнях, об ополченцах или о добровольцах?

А-а-ха-ха, о киборгах этих, — рассмеялся от души Вое­вода. Он обожал шутки хозяина. Он знал: если "папа" шу­тит, бить не будет.

Да, вот еще что. — МБЧ обошел Воеводу и снова загля­нул ему в глаза. — Так кто им задачу поставил?

--- Кому? Киборгам?

--- Да нет, парням вашим. Ополченцам вашим и добро­вольцам.

--- Так никто. То есть сами себе поставили. — Воевода пе­рестал смеяться, достал из кармана платок, вытер лоб

Все, уважаемый, продолжайте следить за развитием си­туации. Свободен, — и, когда дверь за Воеводой закрылась, добавил: — Как сопля в полете.

Вытирая пот со лба широким оренбургским пуховым кружевным платком, "сопля в полете" на шатающихся но­гах волочилась к выходу, причитая себе под нос:

Так, может, нам совсем не воевать, а сэкономить лич­ный состав, если все можно по телеку разруливать?

Хлопнув за собой дверью дворца, он плюхнулся на заднее сиденье черного "Мерседеса" и заорал на водителя-полковника, как поручик Дуб на бравого солдата Швейка: "Ну! Кому сидим? Вези уже на дачу, что ли! Нет, лучше к цыганам в Яр!"

Во дворце МБЧ никакие приказы никогда не отдавались вслух, кроме "подай-принеси", никакие задачи вслух не ставились. Прямой разговор был просто недопустим. Диа­лог с подчиненными состоял исключительно из междоме­тий, намеков, аллюзий и недомолвок. Настоящим придво­ным искусством было вовремя и правильно понять, что от вас требуется.

Все хорошо помнили, как чуть не погорел на деле непри­каянного журналиста Гонгадзе бывший президент Украи­ны Кучма.

Непревзойденным мастером кремлевского ньюспика по праву считался покойный премьер Виктор Степанович Держимордин. "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда". "Да что тут говорить! Таких уже больше не делают", — вздохнул МБЧ.

МБЧ был слишком мудр, чтобы отдавать приказы и к тому же, Боже упаси, в письменной форме. Последнюю свою подпись бывший подполковник поставил еще в Уч­реждении, когда принимал кабинет начальника с портре­тами академика Сахарова на одной стене и Феликса Дзер­жинского на другой, за что и расписался.

Впоследствии архивисты по тайному приказу пропусти­ли эту уникальную опись имущества сквозь шредер, а об­резки сожгли специальным напалмом точечного примене­ния, — отечественное ноу-хау, гордость отечественной, не уехавшей еще, научной мысли, в одном ряду с таким гени­альным изобретением, как полониевый чай, выдвинутый на "нобелевку" по химии...

Царь знал, что, несмотря на незыблемость его положе­ния, любая его подпись несет в себе разной степени от­ветственность, не говоря уже о неслыханных приказах взрывать дома или сбивать "Боинги". (Как известно, дома взорвали злые кавказцы, а самолет, в худшем случае, сбили "обезьяны с "Буком" из числа диких не подчиняющихся ему ополченцев ККНР.) Но где-то внутри него мелкий бес голосом Милошевича говорил ему, что в этом мире, осо­бенно в Гааге, возможно все.

Маленький Большой Человек не всегда ведь жил во двор­це. Мальчиком он обитал (именно обитал, потому что жиз­нью назвать это было нельзя) в грязном питерском дворе, больше похожем на пустырь, в котором его сверстники, поднимая клубы пыли, день и ночь гоняли в дыр-дыр-дыр мя­чом со шнуровкой, который очень больно попадал в лицо. В детстве МБЧ не был таким спортивным, как сейчас. В фут­бол вообще играть не умел и не любил, особенно когда его, как самого хилого, ставили на ворота, где ему одинаково не нравилось как ловить мяч, так и уворачиваться от него.

Будущий царь скорее был нелюдимым мальчиком. Свер­стники его не замечали из-за его хлипкости и маленького роста. К книгам, универсальному лекарству от одиночества, он тоже не проникся. Дома книг не было, в библиотеке была очередь. Первую и, похоже, последнюю "серьезную" книгу он прочел классе в восьмом. Называлась она "Щит и меч". Он случайно обнаружил ее в связке макулатуры.

На этом романе для МБЧ, даже несмотря на профессио­нально-формальное университетское образование, личное знакомство с мировой классикой закончилось. Сначала не было желания, а потом — и времени.

С девяти лет до двенадцати он любил играть в войну сам с собой. Подходил к столу доминошников и у них под ногами среди плевков и подсолнуховой шелухи собирал жженые спички. Когда набиралось больше сотни, он шел в конец пустыря, где была куча с песком, и втыкал спички в песок обгорелыми головками вверх, выстраивая воображаемые взводы, роты и полки "фашистов". МБЧ с детства отличал­ся ярым антифашизмом, что и наложило драматический отпечаток на всю его жизнь, и особенно последние годы, когда фашизм, согласно последней служебной записке, по­данной ему в качестве новостей, "совсем края потерял".

Потом набирал тут же, рядом, несколько небольших булыжников, отходил метров на десять и, надувая щеки и губы, изображая выстрелы и взрывы, пулял их в спичеч­ных "фашистов", пока все они не оказывались убитыми. Так он мог играть весь день напролет, до сумерек. Всех уже загнали домой, а его никто не звал. Отец с ним почти не разговаривал. Курил и читал на кухне "Правду". Мать все время что-то готовила или мыла. Телевизора у него до две­надцати лет не было...

Однажды, бросая снаряды в очередных "фашистов", он увидел крысу, сиганувшую в подъезд. МБЧ схватил пару булыжников и половинку длинной сломанной штакетины, выпавшей из забора, и бросился вслед за крысой. Входа в подвал в парадном подъезде не было. Лифта тоже. И мусоропровода не было, равно как и света в этот день. Крыса, видимо, сразу поняла, что попала в тупик, и броси­лась было назад к выходу, но там ее уже ждал вооруженный до зубов, хоть и тщедушный, МБЧ.

Крыса развернулась с заносом и, быстро-быстро пере­бирая лапками, засеменила вверх по лестнице. МБЧ бежал за ней, размахивая палкой и сжимая в кулаке булыжник — оружие детей пролетариата. На площадке последнего, пя­того этажа крыса поняла, что и тут выхода нет, развернулась и ощерила свои клыки. Серая шерсть на ее загривке встала дыбом.

Теперь уже МБЧ, бросив палку и булыжники, бежал, или, скорее, скатывался вниз по ступеням. Ему казалось, что крыса не бежит, а летит вслед за ним и вот-вот вопьется ему в шею острыми как бритва огромными зубами.

Оба почти одновременно вылетели на улицу и разбежа­лись в разные стороны. С тех пор крыса с ее зубастой ух­мылкой снилась мальчику очень часто и очень долго. МБЧ просыпался в холодном поту, пока не понял, что крыса просто учила его, как себя вести, если жизнь против тебя, и он перестал бояться своих крысиных снов.

На столе лежала стопка документов, призванная подтвер­дить необходимость такой старейшей графы в расписании, как "работа с документами". Как будто не существовало ни компьютера, ни айфона, ни Интернета.

МБЧ нехотя пробежал глазами один документ, потом второй. Бросил листочки назад, и в его облике появилось что-то неуловимо крысиное. Губы расплылись в том самом крысином подобии улыбки, обнажив мелкие ровные жел­товатые зубы. Глазки сузились и снова налились свинцом.

— Гребаные пиндосы! Они заставляют всех наших парт­неров бойкотировать Парад Победы! Эти твари копают под наш чемпионат! — Имелся в виду чемпионат мира по фут­болу.

МБЧ вдруг вспомнил, как его герой и непререкаемый ав­торитет (невзирая на перегибы на местах) товарищ Сталин однажды заметил зарвавшейся в своем критиканстве Наде­жде Константиновне Крупской: "Мы можем найти товари­щу Ленину другую вдову".

"Что ж, мы найдем других победителей войны. Свято место пусто не бывает. И в футбол найдем, с кем играть. Пепсикольную Олимпиаду в восьмидесятом провели, не­смотря на бойкот, и ничего. Все были рады. И сейчас обой­демся. Была бы честь предложена, как говорила бабушка. Которая была бы дедушкой, если бы у нее..."

Он снова заулыбался, маленькие глазки его засветились. Но улыбка быстро слетела с его тонких губ, а крыса внутри Маленького Большого Человека вновь ощерилась и изгото­вилась к прыжку".

Как сообщал "Апостроф", ранее Лойко неоднократно публиковал фото из Донецкого аэропорта.