В России все рабы царя-батюшки, а мы — свободные люди, — Антин Мухарский

Популярный артист АНТИН МУХАРСКИЙ известный, как "поющий антрополог" ОРЕСТ ЛЮТИЙ, - рьяный поборник украинизации и автор саркастических парафразов советских и блатных хитов, переиначенных на "бандеровский" манер. В этих едких песнях, достается и президенту Путину, и его подхалимам, и сепаратистам, и "ватникам", и российским оккупантам. В интервью "Апострофу" АНТИН МУХАРСКИЙ рассказал, что мешает украинцам построить нормальное государство и как бороться с пророссийской пропагандой на телевидении и радио. По его словам, необходимо заблокировать в эфире тот российский продукт, за который Украина платит роялти, снабжая деньгами оккупантов.

— Первый вопрос совсем простой. С кем я, собственно, сейчас беседую — со старым знакомым, актером Антином Мухарским или его вторым "я" Орестом Лютым? В чем их отличие и схожесть? И с кем из них сегодня ты себя в большей степени отождествляешь?

— Я тогда, наверное, начну с проблемы множественности личностей, как это определил применительно ко мне один психолог. Я - коренной киевлянин, родился на Подоле, и лет до двадцати был просто Антоном Мухарским. Вернувшись из армии в 1989 году, а служил я в группе советских войск в Германии, я уже не застал той страны, которую помнил. Я попал в какую-то совершенно новую украинскую модерную среду. Она включала в себя спектакли Андрея Жолдака (он преподавал у нас на курсе в Театральном институте), первый фестиваль "Червона рута", активную публичную деятельность литературной группы "Бу-Ба-Бу", прозу Юрия Издрика и Тараса Прохасько.

И я вдруг почувствовал, что эта новая украинская культура и есть тем маркером, благодаря которому можно дистанцироваться от понятия "советский человек", "гомо советикус". По сути, жить в поле модерных украинских смыслов, которые рождаются буквально на твоих глазах. Все это к тому же совпало с 1990 годом, с "революцией на граните", когда мы, студенты Театрального института, ходили на Майдан, поддерживали эти акции. Все это захлестнуло - присутствие при рождении чего-то могучего, нового, необычного, а главное, — современного. И тогда я по собственной воле украинизировался. Перешел в быту на украинский язык, сделал себе оселедець на макушке, одел черную сорочку-вышиванку, прикрепил к ней значок "Степан Бандера — наш герой". В тот момент и родился Антин Мухарский.

Непосредственно произошло это на Хортице, где я помогал отцу, режиссеру-постановщику массовых зрелищ, проводить большой праздник, посвященный 500-летию казачества. И директор этого заповедника повел меня в свои закрома, где показал, в частности, реестровые списки украинского казачества. И в них не было никаких Антонов — только Антіни. Так я и решил себя называть.

А вот Орест Лютый родился 11 мая 2011 года, в Одессе. Я вел большой корпоративный праздник у одного из бонз Партии регионов. И во время работы перекинулся несколькими украинскими фразами с депутатом Олийныком. И вдруг ко мне подскочила местная вульгарная дама, в декольте, вся в стразах, с губами на пол-лица. Пунцовая от гнева и кричит: "Чтобы я здесь никогда этого не слышала! В зале сидит Джарты Василий Георгиевич, святой Агафангел, жена Януковича с сыновьями, а вы здесь на этой телячьей мове разговариваете". Мне, естественно, кровь кинулась в голову, но, как уже неоднократно случалось в жизни, подобное оскорбление пришлось проглотить из-за продажности актерской профессии. Мол, кто ты? Нанятый артист. Молчи и исполняй свой номер. Но именно тогда, в ночь на 12 мая, в одесском отеле "Моцарт" и родился Орест Лютый. Я тогда написал две его первые песни: "Лукьяновский СИЗО", в который преобразовался "Владимирский централ", и бандеровскую версию "Мурки". Говорят, что художника может обидеть каждый, и власть имущие с ними никогда особо не церемонятся. От этого панибратства и высокомерия страдают все без исключения творческие люди. Орест Лютый поставил себе задачу мочить таких хамов, сильных мира сего посредством музыкального творчества.

— То есть, ты прошел долгий путь — от романтического неофита украинства Антіна, который собирается строить и развивать национальную культуру, до радикального борца Ореста Лютого. И он сегодня, очевидно, воплощает твою философию и политические взгляды. В частности, и в отношении наших северных соседей, которых иначе, как москалями, он не называет. В чем опасность России, по твоему мнению?

— Опасность России, прежде всего, в том, что она больна имперским шовинизмом. Он проявляется в разных формах. Начиная от откровенно артикулируемого и не скрываемого шовинизма путинских властей, и заканчивая месседжами вроде бы либеральных, демократических людей, которые все равно или поддерживают "крымнаш", или мягко допускают колониальное, второстепенное положение украинцев. У меня, например, есть вопросы к Матвею Ганапольскому, который иногда позволяет себе в эфире пренебрежительные фразы, вуалирующие именно такое к нам отношение. Когда, скажем, подвергает сомнению факт Голодомора.

Попробую объяснить свою позицию. Я стараюсь строить свою жизнь, исходя из своего личного опыта. Руководствуюсь исключительно личностным, эмпирическим познанием. В течение жизни я неоднократно сталкивался с агрессивным российским шовинизмом. В 90-х годах, снимаясь в сериалах, я видел, что приезжавшие сюда российские артисты воспринимали нас как некий биоматериал второго сорта. Дескать, что вы тут себе придумали какую-то независимую Украину, с каким-то испорченным языком. Меня это шокировало. На первых порах я еще пытался вступать в дискуссии, приводить какие-то аргументы. Но любой диалог, любая попытка начать какое-то конструктивное обсуждение всегда обрывались обычной наглостью. И это имперское хамство привело к тому, что я, в конце концов, в 2006 году сознательно отказался от участия в российских фильмах.

Но еще хуже стало, когда, с приходом к власти Януковича, это имперское хамство у нас как бы легализировалось, стало частью внутренней украинской государственной политики. Именно агрессивные и никем во власти не осуждаемые высказывания "регионалов", вроде Елены Бондаренко или Вадима Колесниченко, породили у меня стойкое ощущение, что мы находимся в состоянии войны. Но такое осадное положение, фактически война, предполагает иную форму эмоциональных реакций. Непримиримую, более радикальную, более жесткую. Если я встречаю врага, я не веду с ним диалог, а моментально вступаю в конфликт. Это состояние и воплотилось в Оресте Лютом. И еще один важный момент. Вот это наше хуторянство, второсортность — государственности, культурной традиции, что в значительной мере и обуславливало всегда имперское пренебрежение к нам, начиная от анекдотов про хохла — хитрого, но продажного и мерзкого…

— Украинцы во многих российских сериалах, кстати, до сих пор именно так и изображаются…

— Конечно, такое ущербное представление о нас в российском сознании глубоко засело. Но ведь в нашей самоидентификации тоже. Возьмите тот же сериал "Останній москаль". Все украинцы выглядят там как дебилы, какие-то недоделанные, шароварные салоеды. Этот штамп, стереотип в нас глубоко сидит. Я как коренной киевлянин, горожанин всегда ощущал отсутствие качественной урбанистической украинской культуры. Осознав этот вакуум, пришел к выводу, что нужно формировать свою среду. Искать людей близких по духу, которые транслируют мысли, созвучные моим собственным. Так возникло сообщество художников "Воля або смерть". Мы собирались, дискутировали о состоянии украинской культуры, думали над тем, на чем строить философию нового бытия.

— В это же время, ты вместе с группой единомышленников заявил новое направление в нашем искусстве — "жлоб-арт". Надо полагать, что тем самым констатировалось, что и в нашем народе, грубо говоря, сидит москаль. Или какой-то иной внутренний враг. Ты можешь его описать?

— Могу. Хотя проект этот официально закрыт, я постоянно мысленно возвращаюсь к этой теме, поскольку она не теряет своей актуальности. И у меня даже есть опасения, что в ближайшее время этот проект придется реанимировать. Ведь этот жлоб тоже трансформируется и меняется. Жлоб, по сути своей, это массовое социальное животное, категорически не способное к самоанализу. Человек — это ведь не только физическое тело. От животного его отличает совесть и вера. И еще способность к самопознанию, самокритике, самообучению и душевному самоочищению. Этот труд, который человек должен сам проводить, формируя в себе личность, именно и отличает его от стадного животного, которое живет исключительно рефлексами и инстинктами. Многие люди, как и животные, хотят только есть, пить, размножаться и получать досуг. Не стремясь к какому-то самосовершенствованию. А просто живут потребительски. В этом, наверное, нет ничего дурного. Думаю, что и в цивилизованных странах общество процентов на 80 состоит из людей, которых профессиональные маркетологи и телевизионные менеджеры называют ботвой и пиплом, который схавает. Это объективная реальность.

Но в нашей стране сложилась критическая ситуация, поскольку подобные малообразованные, люмпенизированные постсоветские люди пришли к власти. И диктуют всему обществу свои жлобские законы и правила. Хотя во главе любого нормального государства должна стоять элита. Понимающая, что все-таки сознание определяет бытие, а не наоборот, как уверяли нас коммунисты. И задача элиты — четко формулировать основополагающие для развития государства вещи — национальную идею, моральные ценности, перспективу движения. И эти идеи и идеалы элита должна навязывать обществу. У нас же ее как бы и нет. Наша правящая верхушка, так уж сложилось, преимущественно глубоко сельская по происхождению и сознанию. Это многолетняя беда Украины. Аграрии не способны выйти за рамки своего ограниченного восприятия мира. У них слишком сильно развит хватательный рефлекс. По крайней мере, он превалирует над движениями разума и воли. И эта проблема актуальна на всех уровнях, начиная от бытового жлобства троещинского или борщаговского образца, и заканчивая жлобством в высших эшелонах власти. Это очень мешает создать нам нормальное государство. У власти быдло находится.

— Как можно изменить эту ситуацию? Какие для этого еще нужны жертвы, если вспомнить последний Майдан и два года войны на востоке Украины?

— Я не сторонник революций. Я сторонник эволюционного пути. Такие изменения, хотим мы этого или нет, происходят достаточно медленно. Ребенок девять месяцев находится в животе матери, пока не появится на свет. Я позитивно смотрю на наше общество. Уже родилось и входит в жизнь поколение, не имеющее советского опыта. Люди, условно говоря, до 25 лет. Сфера интересов намного шире, чем у их родителей. В своей массе это уже урбанизированные украинцы. Они уже формируют свои сообщества, открывают свои старт-апы, пусть это пока небольшие кафе или рекламные агентства. Этих людей уже много. Они обязательно скоро начнут заявлять свои права на то, чтобы строить страну, живущую по цивилизационным принципам. Конечно, власть у нас все еще держится на советских атавизмах, эти схемы очень стойкими оказались. И все же сознание людей постепенно меняется. Я это вижу даже по людям, которые еще два года назад жили в Донецке и Луганске, но вынуждены были оттуда уехать из-за войны. Они новыми глазами увидели свою страну, которую фактически не знали. И признаются, что жить во Львове и Киеве все-таки лучше, чем на Донбассе. Сколько бы не твердила обратное российская пропаганда.

— Ты активно выступаешь против любого российского культурного контента — музыки в эфире, фильмов, книг. Из твоего предыдущего ответа я понял, что ты видишь в этом профилактическую задачу, стараясь оградить сознание украинских граждан от вредного воздействия идей "русского мира". Но ведь в России есть не только путинские соловьи, но и прогрессивно мыслящие люди — и музыканты вроде Юрия Шевчука и Бориса Гребенщикова, и режиссеры, и писатели. К тому же, знаю, многие трактуют эти требования запрета российской продукции как хитрую уловку наших артистов и литераторов удалить с рынка конкурентов, то есть, объясняют вашу нетерпимость исключительно меркантильными экономическими резонами.

— Наверное, начну ответ с одной конкретной исторической аналогии. После войны (Второй мировой, — "Апостроф"), согласно плану Маршалла, подъем европейской экономики за счет американских инвестиций и дешевых кредитов осуществлялся вместе с экспансией культуры. И в середине 50-х годов это привело к тому, что, например, во Франции национальный кинематограф начал загибаться под давлением Голливуда. И тогда местные артисты поставили перед правительством вопрос об ограничении американского кино во французских кинотеатрах, дополнительных налогах с проката этих картин и вливания этих денег в национальную кинопромышленность. Благодаря этому во французском кино произошел ренессанс. Это было сделано сознательно, жестко, консолидировано - и дало позитивный результат.

Я лично не понимаю позицию некоторых своих коллег, снисходительно относящихся к российским сериалам на наших телеэкранах или попсе на радио. Мы же все прошли это унижение, когда снимающиеся здесь российские артисты получали гонорары в десятки раз больше, чем украинцы. Хочу сразу сказать — это не вопрос языка. Я, думаю, что главный вопрос — экономический. Речь идет не о запрете русскоязычного продукта, а именно российского. За который украинцы платят роялти. Кстати, стране-агрессору, оккупанту. Так что здесь культурный продукт просто уравнен с телятиной, свининой или что мы там еще экспортируем из России. Мы возвращаем туда деньги, на которые там делают снаряды. Или попсу, которой продолжают оккупировать наш эфир. Естественно, в любой культуре, и российской в том числе, нужно уметь видеть гуманистическую составляющую. То, что происходит сейчас в России, — это возвращение назад в мракобесие, средневековье. В дикую азиатчину. Разумеется, я отличаю в культуре путинизм от гуманизма.

— Но закон-то отличать этого не будет. Как разработать механизм, который будет абсорбировать пропаганду?

— Сейчас единственный механизм — это полностью блокировать в радиоэфире и на телевидении продукт, за который Украина платит роялти. С чего-то надо начинать. Хотя бы привлечь внимание общества к этой проблеме. Отдаю себе отчет в том, что вряд ли она будет скоро решена. Но добиваться этого необходимо. И уж точно должна быть введена цензура на всю бандитско-милицейски-вэдэвэшную эстетику, процветающую в российских сериалах. Ее влияние приводит к тяжелым последствиям, которые мой друг Орест Лютый описывает фразой: "Сначала приходит Филипп Киркоров, певица Валерия, группа "Любэ", а за ними вламываются с автоматами Гиркин с Моторолой, заявляя, что тут русская земля, тут русские песни поют". В общем, надо заниматься деоккупацией украинского эфира.

— А что внутри страны надо предпринимать, чтобы нейтрализовать внутреннего врага, о котором мы говорили. Грубо говоря, что делать не беспощадному Оресту Лютому, а романтическому идеалисту Антіну?

— В свое время я имел честь полтора месяца состоять в должности внештатного советника министра культуры. И когда состоялась наша первая встреча с господином Кириленко, я сказал, что для того, чтобы культура в Украине начала подниматься, нужно три вещи: закон о меценатстве, закон о меценатстве и еще раз закон о меценатстве. И культура сама собой расцветет без вмешательства государства и его поддержки. Если бизнес, выделяющий деньги на проведение выставки, постановки спектакля или фильма, записи диска музыканта, издание книги, будет на эту сумму освобождаться от уплаты налога, все нормализуется. Такая система работает практически во всем мире. В Америке министерства культуры никогда не было, а сколько там производится культурного продукта - и массового, и элитарного — не вам рассказывать. Так что ничего изобретать не надо. Естественно, подобная система чиновникам невыгодна, поскольку тогда не ясно, чем они будут заниматься. Так что к моему мнению не прислушались.

— И потому ты отказался от должности.

— Нет, причина все же была в ином. Являясь этим советником, я невольно ассоциировался с официальной властью. А поскольку я иногда радикально высказываюсь, эту позицию стали выдавать за официальную. И на этом спекулировать, в частности, в российских СМИ. Из-за этого я стал испытывать дискомфорт и начал, как говорят в российских сериалах, "фильтровать базар". Пришлось себя излишне сдерживать. Почувствовав, что должность ограничивает мою свободу, я написал заявление и сдал удостоверение.

— А в каких ситуациях ты себя не сдерживаешь?

— Я, в общем, в силу профессии умею контролировать свои эмоции, хотя срывы случаются. Чаще всего наедине с собой. Хотя, последнее время замечаю за собой то, чего раньше не было: встречая хама, навязывающего мне свою модель поведения, сознательно перехожу на его язык. Это действует на него как ведро с ледяной водой. И дальше появляется возможность нормального диалога. Хаму приходится отвечать на понятном ему языке. Подобный механизм был и в украинской революции. Хам считал возможным давить, давить и давить. А народ ему ответил.

— Какие это может иметь последствия. Мы ведь видим, что сама социальная среда сейчас радикализируется.

— Знаете, я сейчас, возможно, выскажу крамольную мысль, но, как творческий человек, я так чувствую. Буквально пару недель назад я встречался с друзьями-художниками, и каждый из нас, независимо друг от друга, высказал подобную мысль: эпоха радикализма закончилась. Началась она для нас в 2009 году. Мы пытались раскачать ситуацию разными вызывающими, дерзкими, иногда не понятными обществу проектами, насыщать информационное пространство радикальной идеологией. Но время разбрасывать камни закончилось. Теперь надо их собирать. Скоро мы увидим возвращение к позитивно-созидательному процессу. К конструктивным вещам. К созданию качественного национального продукта. Не только в культуре. Но и в бизнесе.

— Конечно, люди сейчас легче дышат и имеют больше возможностей, чем при прошлой власти…

— Важно и то, что люди перестали дрожать перед властью. Они научились и готовы дальше себя защищать. Отстаивать свои права. Даже с оружием в руках. Не стрелять бездумно, а бороться за справедливость. Как когда-то сказал Бенджамин Франклин: "Бог дал вам эту землю, а государство дает ружье, чтобы вы защищали ее". Выскажу банальную мысль. В чем наше отличие от россиян? Мы свободные люди. А там все рабы царя-батюшки. Здесь всегда была вольница. У нас абсолютно анархистский характер. Это нам, с одной стороны, мешает строить правовое, крепкое государство. А с другой стороны, дает возможность найти собственную, удобную именно нам форму объединения. Я, между прочим, не случайно процитировал американского президента. Может быть, нам и надо строить страну независимых людей, свободных предпринимателей. Когда надо скооперироваться, мы сумеем это сделать, что, кстати, и события на двух Майданах доказали. Но украинцу нужен свой хутор, своя земля. Вот бы еще эту ментальность облечь в государственную форму, когда каждый волен творить то, что он хочет, в рамках справедливых и удобных для всех законов.

— На чем базируется твой сегодняшний оптимизм?

— На отказе от алкоголя. Здоровом образе жизни. Помню, в 2009 году на пресс-конференции в Ивано-Франковске мне журналист задал вопрос: "Готовы ли вы умереть за Украину?". Я тогда стушевался, хотя долго продолжал над этим вопросом размышлять. Потом пришло время, когда все, кто был на Майдане, а потом ездил в зону АТО, так или иначе, подвергали себя риску. Ты смирился с мыслью, что можешь погибнуть. Но сейчас я четко понимаю, что надо научиться жить за Украину. Дышать вместе с ней. Делать вещи, которые не противны твоей совести и не противоречат твоим принципам. Если существует в споре возможность компромисса, то постараться ее использовать. Повторю: приходит время собирать камни. Учиться жить, руководствуясь европейскими ценностями. Прежде всего, уважая каждую человеческую личность, свободу ее самовыражения. Конечно, существуя под боком у агрессивной империи, достичь этого сложно. Но и она не вечна. Еще пару лет — и развалится.

— Ты в это веришь?

— Верю. Так и случится.