Военный фотокорреспондент МАРКИЯН ЛЫСЕЙКО был героем многих публикаций, когда вместе с коллегами-фотокоррами выбрался из так называемого зеленого коридора из-под Иловайска. В интервью "Апострофу" Маркиян вспомнил, как они выбирались из окружения, и высказал свое мнение относительно того, по чьей вине произошла Иловайская трагедия.
- Маркиян, 29 августа – годовщина Иловайской трагедии. Вы были свидетелем этой одной из самых трагических страниц войны на Донбассе. Что запомнилось из этой трагедии больше всего?
- Моментов, которые запомнились, было очень много. На самом деле, плотность событий на момент выезда колонны, когда начались обстрелы, была столь велика, что это можно рассказывать неделю без остановки.
- Что больше всего осело в памяти?
- Мы выезжали из Иловайска не непосредственно с добровольцами, потому что они 29-го выезжали именно из Иловайска, а накануне вечером 28-го приехали в Многополье (село под Иловайском), где находились, базировались и жили подразделения ВСУ. Командиры добровольцев посоветовали нам, что лучше будет, когда журналисты, то есть гражданские, будут выезжать с ранеными и медиками. По крайней мере в то время мы думали, что будут меньше стрелять. Соответственно, 28-го мы выехали в Многополье и стояли у школы во дворе, где вместе с ВСУшниками ждали добровольцев из Иловайска. Мы были примерно в середине колонны, а добровольцы примерно в 8:30 утра подтянулись в конец колонны.
В 9 утра стартовала вся эта огромная колонна. А мы ждали уже с 4-х часов ночи. И для нас на тот момент было очень странно, что не было обстрелов. Можно было просто выйти во двор и покурить. Почему странно? Потому что в Иловайске не было такого времени, чтобы выйти и спокойно ходить по двору. Всегда где-то что-то постоянно прилетало, постоянно стреляли. Двор перебегали только по необходимости. Да и то – слушаешь прилет, считаешь время между минами и бежишь куда надо. И тут внезапно с 4-х часов утра никто не стрелял. Была полная тишина.
Еще запомнилось, когда мы в 4 ночи стояли во дворе школы и формировалась колонна для выезда, возле нас прошла еще одна колонна. Мы тогда не поняли, что это была отдельная колонна, а подумали, что формируется часть нашей. Но позже факту оказалось, что это была другая колонна, которая шла отдельно. И в той колонне, к нашему удивлению, было очень много техники – танки, БМП, гаубицы и другая колесная и гусеничная техника – которая могла вести бой. Тогда мы про себя подумали, что с такой техникой еще можно было бы долго воевать. В нашей же колонне была преимущественно пехота.
Дело в том, что, когда мы были непосредственно в Иловайске, мы не видели всей картины и всего имеющегося вооружения, которое было у наших войск. Соответственно, когда мы увидели в колонне, сколько техники суммарно, мы себе подумали, что неплохо было бы остаться на тех позициях, где мы стояли.
- То есть могли оставаться в том же Иловайске и дальше бороться с оккупантами?
- Просчитывалось очень много вариантов. Были подозрения, что русские не будут придерживаться договоренностей и будут стрелять. Даже не столько русские, а сепаратисты, потому что у нас на тот момент еще не было прямых столкновений с российской армией, и мы предполагали, что когда договариваешься с российским военным, то он каким-то образом должен сдержать слово. А насчет сепаратистов такого мнения априори не было, а потому больше боялись как раз тех людей, которые не имеют ни слова, ничего, а воюют на эмоциях. Поэтому вариантов прорабатывалось очень много.
Почему много вариантов? Там же был не один командир, а несколько командиров различных подразделений, методом совещания решали, что и как делать. Одни колонной хотели прорываться на Иловайск, другие хотели прорываться боем другим путем. Но все это отбрасывалось еще на этапе обсуждения, потому что у нас не было техники, которую враг нам побил артиллерией. И когда просчитывались варианты, каким путем можно выходить, то сошлись на том, что военная колонна на той технике, которая у нас была по состоянию на 28 августа, не могла двигаться быстро. То есть каких-то молниеносных атак, контратак или прорывов не могло быть из-за отсутствия быстрой техники. Поэтому все согласились на то и поверили тому, что все же будет зеленый коридор. Плюс всех очень сильно ободрило то, что это не просто договоренности между одними и другими военными, а договоренности на уровне президентов. Тогда мы думали, что с точки зрения политики договоренности должны соблюдаться.
В процессе формирования самой колонны, когда ждали добровольцев из Иловайска, ВСУшники в поле взрывали боекомплекты. Все боекомплекты, которые могли забрать – забирали, а что не могли – взрывали. Так вот, когда взрывали боекомплекты, мы спрятались за гаражом неподалеку, чтобы не стоять на открытом поле. Через некоторое время со стороны врага начали стрелять одиночными из "Градов" по школе. Мы еще тогда говорили между собой, что стреляют, наверное, для того, чтобы мы уже не могли вернуться в школу, чтобы у нас не было вариантов. Потом стали прилетать мины – сначала летели далеко в поле, а потом все ближе и ближе. Тогда я говорю Максу Левину (фотокорреспондент), который был за рулем: заводись и будем становиться в колонну, потому что мины падают все ближе и ближе. И тогда уже много кто начал заводиться и становиться на свои места в колонне. Колонна начала уплотняться, а затем первые из колонны уже начали двигаться. Далее мы выехали на поле и по нам открыли огонь из всех вооружений, которые у них были – как стрелкового, так и ствольного.
- Это месиво началось на ваших глазах?
- Да. Но мы не оглядывались назад, потому что на это не было времени. Макс был за рулем, и он четко смотрел на дорогу, я сидел справа. Я сразу понял, что по нам стреляют слева направо, а броня нас была фронтальная, то есть закрывала спину и грудь. Я понял, что, поскольку пули и снаряды летели параллельно пластине, то надо было развернуться, чтобы в случае чего пуля или осколок снаряда попали в пластину, а не в бок. Развернувшись в сторону поля, я увидел, сколько всего летело в нашу сторону. Я сразу же повернулся в сторону Макса, чтобы не смотреть на эту картину. Если бы прилетело, то тут уж ничего не поделаешь.
Еще запомнилось, что было очень хорошо слышно, как работает пулемет. И мы понимаем, что он работает в какой-то плоскости, которую мы рано или поздно должны проехать. Мы напряженно проехали этот участок, а потом уже услышали звуки пулеметной очереди позади, после чего облегченно вздохнули.
Как я уже говорил, об этом можно очень долго и очень много рассказывать.
- Видели ли вы собственными глазами гибель наших солдат?
- Непосредственно, чтобы в кого попало или разорвало на моих глазах – такого не видел. Но были моменты, когда все замедлялось. Например, вы едете на скорости на дороге, вдруг что-то происходит и картинка будто замедляется. Вот такие моменты были – еще в первой засаде из трех, которая была в поле, мы видели, как снаряды попадают в машины. Но поскольку мы были через 3-4 машины от той, в которую попадали, то не видели, как ребята погибали или вылетали из этих машин. Видели только, как после прямого попадания автомобили горели. И вот была такая замедленная картинка: когда подбили какую-то машину, и ты видишь землю черного цвета, напоминающую смесь гари, сажи и масла, по которой бегут черные ребята, и они понимают, что им никто не остановится, потому что остановка машины означала практически ее смерть. Плюс остановка одной машины означала остановку всей колонны. И эти ребята бежали параллельно колонне. Все это напоминало какой-то фильм-боевик. Ребята бежали и не отстреливались, потому что не видели, куда отстреливать. Плюс работала артиллерия врага. Они понимали, что им никто не остановится. Я не знаю судьбы этих ребят, я их лично не знал.
Еще запомнилось такое. Когда мы заехали в Красносельськое, перед нами стояли танк и БПМ. И была идеальная тишина, словно в театре. Обстрелы остались далеко позади. Единственное, что беспокоило – мы были третьими, то есть последними в колонне. А когда колонну хотят атаковать, то подбивают первую и последнюю машины. И мы постоянно оборачивались назад, глядя, не стоит ли кто с гранатометом. И тут к нам присоединился "Урал", в кузове которого сидели наши солдаты. Когда мы начали выезжать, то первое попадание было в танк, в котором сорвало башню, а осколок снаряда срикошетил в лобовое стекло нашего автомобиля. "Урал" пошел слева обходить танк и подорвался на поле – ребята повылетали из кузова. Я даже не знаю, выжили ли они и из какого они были подразделения. К тому времени в колонне уже была смесь различных подразделений – были как ребята из батальона "Донбасс", так и различные бригады ВСУ и части других добровольческих батальонов. Так вот, мы пошли объезжать этот танк справа, а потом обогнали и БМП. И когда мы обходили БМП, то поняли, что она движется, но уже без гусениц. То есть было такое попадание. После этого мы решили, что надо брать на скорость. Киевлянин Александр Радченко дал нам свой автомобиль Infinity, чтобы ездить в АТО, но он не знал, что мы в Иловайск поедем. И благодаря этому автомобилю нам удалось ехать быстрее, и у нас по крайней мере было больше шансов на то, что не будет прямого попадания, как в танк. И мы подумали, что если сделаем ставку на скорость, то даже при попадании снаряда, например, в колесо, машина будет кувыркаться, но из четырех кто-то выживет. Макс нажал на газ, и мы поехали быстрее – это нас в принципе и спасло.
Вообще у врага была идеальная позиция для стрельбы. Справа и слева по бокам от дороги были холмы, на которых сидели или стояли бойцы. И вот, когда я смотрел на них, то видел огонь из дул их автоматов. Но я не понимал, почему они не попадали в нас, хотя стреляли в нашу сторону. Позже я понял, что они не брали прицельность на упреждение. То есть мы двигались быстрее, чем они думали. Если бы они стреляли на упреждение, то попадали бы в авто, а они стреляли по автомобилю, соответственно, пули свистели за нами. В общем, когда мы выехали, у нас было 6 попаданий в машину. Пули залетали через капот и застревали в панели.
- Вы уже тогда понимали, что это стреляют именно россияне?
- Ну как сказать? Мы знали, но мы их не видели. У нас непосредственного контакта с русскими не было. Единственное, что, когда мы были в школе в Иловайске, мы находились в спортзале, где проходили все совещания, происходили все доклады разведки и отдавались команды. И мы знали, что наша разведка докладывала, что есть русские. И наши командиры понимали, что сталкиваются в боях не с сепаратистами, которые просто вышли и постреляли, а с тактически-грамотным противником. Они не знали сначала, что это русские, но говорили, что не могут простые люди за 3-5 дней научиться тактике. Позже уже наши военные видели, что это были русские – уже и техника подъезжала. Мы же непосредственно, когда ехали, не видели, что это были русские. А вот военные, которые ехали в колонне – как добровольцы, так и ВСУшники – видели российских военных, знали, что это они и вели по ним огонь. И когда наши ребята, которые попали в окружение, сдавались в плен, они вели переговоры именно с российской регулярной армией. То есть когда были переговоры между человеком с нашей стороны и человеком со стороны противника, то когда их человек представлялся, то говорил: "Майор такой-то, такого-то подразделения, армия РФ".
А добровольцы видели русских и раньше. Еще перед выходом из Иловайска разведка добровольцев сталкивалась в боях с русскими 26, 27 и 28 августа.
Георгий Тихий, Маркиян Лысейко и Иван Любишь-Кирдей
Еще была такая ситуация: когда мы вечером 28 августа заехали в Многополье, один из военных медиков договаривался по телефону с именно русскими о том, чтобы вывезти колонну раненых. Было 2 или 3 машины с ранеными, и наш медик договаривался о том, чтобы россияне их пропустили. И будто бы договорились, но в поле колонну обстреляли. Но стреляли не в прицельно – огонь велся по крышам машин. Они стреляли таким образом, что по людям не попадали, но смогли завернуть машины. В тот же вечер колонна с ранеными вернулась и те, кто там был, рассказывали, что стреляли только для того, чтобы принудительно завернуть колонну.
- Когда выбрались из котла, осознавали масштабы этой трагедии?
- Во-первых, мы не знали, что там происходит. Там было много людей. Если бы сейчас в Киеве на Михайловской площади, допустим, собрали бы тех, кто был в колонне, вместе с техникой – это огромная сила людей.
Сказать, что мы понимали, что там всех расстреляли или взяли в плен? Мы на тот момент этого еще не понимали, потому что как можно было погасить такую огромную мощность. Мы знали, что были ранения, что попадали в технику, а кто-то погиб – но весь масштаб трагедии мы тогда не понимали.
Во-вторых, на тот момент мы не анализировали произошедшее. Единственное, что в процессе, когда мы ехали, и в нас перестали стрелять, у нас был один-единственный вопрос – можно ли это рассказывать. Ведь что-то на войне нельзя рассказывать, а если и можно, то с задержкой. Вот когда мы выехали, у нас был этот один вопрос.
И вот перед тем, как выезжать из окружения, мы обменялись телефонами с девушкой-медиком с позывным Мурка (Анна Илющенкова). Так вот у нее в телефоне последний набранный вызов был на мой или Макса номер. И она нас набрала и начала говорить, что ранена, парализована, здесь всех разбили, перестреляли, почти никого не осталось и что-то делайте. И мы поняли, что надо это рассказывать всем журналистам, кого мы знаем. И мы начали звонить всем журналистам, телефоны которых были в записной книжке. Мы начали объяснять, рассказывать это в прямых эфирах телеканалов.
Но мы рассказывали лишь то, что сами пережили. А масштаб трагедии, количество убитых, раненых и пленных – в тот момент мы этого не знали.
- Прошло четыре года после трагедии. По вашему мнению, по чьей вине все это произошло?
- Я не буду говорить, чья вина, но назову вам несколько фактов. Во-первых, засекречена информация по Иловайской операции. Во-вторых, господин [глава Генштаба Виктор] Муженко ранее говорил одно, а сейчас говорит совсем другое – это как минимум неправильно. В-третьих, когда мы общаемся с родственниками погибших, то есть как минимум несколько случаев, когда родителям выдали документы о гибели сына за два дня до зеленого коридора, в котором говорилось, что их сын шел в сторону Донецка. Хотя мы знаем, что это не так – документ от 27 августа, а мы 28-го виделись с ним в Иловайске, и он, я знаю точно, шел по зеленому коридору.
Другая история – позывной "Восьмой". У него есть официальный документ с подписью шестерых полковников АТО. В этом документе написано, что он погиб в июле где-то под Лисичанском или Северодонецком. Вот как он мог погибнуть в июле, если в августе мы его фотографировали в Иловайске? И таких грязных фактов было немало.
К тому же за четыре года никто из официальных лиц государства не изъявил желания и не присутствовал при чествовании памяти погибших 29 августа. Я имею в виду конкретно по Иловайску. В этом году активисты и родственники погибших начали инициировать то, чтобы это был день памяти всех погибших. До сих пор это был день памяти Иловайской трагедии. Так вот никто из официальных лиц не проявлял инициативы и не присутствовал на чествовании.
На четвертую годовщину Иловайска у посольства РФ в Киеве общественные активисты установили символические белые кресты в честь каждого, кто погиб, защищая независимость и территориальную целостность Украины
На четвертую годовщину Иловайска у посольства РФ в Киеве общественные активисты установили символические белые кресты в честь каждого, кто погиб, защищая независимость и территориальную целостность Украины
На четвертую годовщину Иловайска у посольства РФ в Киеве общественные активисты установили символические белые кресты в честь каждого, кто погиб, защищая независимость и территориальную целостность Украины
На четвертую годовщину Иловайска у посольства РФ в Киеве общественные активисты установили символические белые кресты в честь каждого, кто погиб, защищая независимость и территориальную целостность Украины
На четвертую годовщину Иловайска у посольства РФ в Киеве общественные активисты установили символические белые кресты в честь каждого, кто погиб, защищая независимость и территориальную целостность Украины
Сильные люди умеют признавать свои ошибки, исправляют их и продолжают свое движение дальше, а слабые люди их не признают, а начинают отрицать или отмазываться. В конкретном случае я вижу наше государство в качестве слабого человека, который не признает ошибок. Возможно, он и проводит какие-то служебные расследования, но их результатов нет. Были допущены тактические ошибки, просчеты командования или же было отсутствие каких-либо действий, ведь бездействие также может привести к плохим результатам? Никто об этом ничего не говорит. Я понимаю, что идет война, возможно, кого-то за что-то нельзя наказывать, потому что война еще продолжается. Но учитывая, что недавно говорил Муженко, выводов у нас пока никто не сделал.
- Что касается действий российских военных во время зеленого коридора. Вряд ли они стреляли, приняв самостоятельные решения. Можно ли одним из виновников Иловайской трагедии назвать президента РФ?
- Я не могу сказать конкретно. Но вот спроецируйте подобную историю на себе. Вы едете по Украине, вас как солдат куда-то везут, не вдаваясь в подробности. И вот когда вы видите названия населенных пунктов, где присутствует русская буква "Ы", то у вас начинают закрадываться какие-то сомнения. Так и российские солдаты. Есть фотографии, где они стоят возле знака "Иловайск" с украинской буквой "І", которой в русском языке нет. И их, мол, дурят, что это Ростовская область, город Донецк в России, а они на полигоне? Такого быть не может. Им дали приказ. Они знали, что это незаконный приказ, они знали, что находятся на территории другого государства, они знали, что будут стрелять по живым людям.
Вина ли это конкретно Путина? Глобально в войне – да. Конкретно ли в этом случае? Я думаю, что это комплексная вина.
Вот возьмем Вторую мировую войну. У нас до недавнего времени шли производства и уголовные дела по ней. А сейчас у нас это будет еще дольше идти. Почему? Там сразу было понятно, что это война, а у нас в 2014 году была фактически реальная война без применения авиации, но по мирным законам. И такого в мире нигде нет, то есть или идет война, или ее нет. А когда идут боевые действия по мирным законам – это не совсем правильно, мягко говоря.
