Есть способ удвоить шансы на мир в Украине - известный философ

МИХАИЛ МИНАКОВ – доктор философских наук, исследователь истории Модерности и постсоветских идеологий, преподаватель Киево-Могилянской академии, главный исследователь по вопросам Украины в Институте имени Кеннана, вице-президент академического совета Центра восточноевропейских и международных исследований в Берлине и посланник толерантности ПРООН в Украине. В интервью "Апострофу" известный философ и публицист рассказал о восприятии Украины на Западе, о трех революциях в стране и их результатах, а также о шансах на установление мира на востоке и том, что нужно сделать, чтобы эти шансы удвоить.

- Вы много времени проводите за границей, совмещая исследования и политическое консультирование. По вашему мнению, как вообще оценивают сейчас Украину наши западные партнеры, как воспринимают наши политические баталии?

- Я действительно совмещал научную деятельность и политический консалтинг. Я верю, что ученый может помочь рационализировать политику и государственное управление.

Как ученый я работаю главным образом над изучением постсоветских политических культур и систем. Иногда мои исследования позволяли предвидеть развитие событий в кратко- и среднесрочном плане.

Однако этот период позади. С 1 марта этого года я вступил в новую должность – principal investigator for Ukraine, руководитель Украинской исследовательской программы Института Кеннана. Задача программы – способствовать взаимопониманию и информированному диалогу между дружественными народами Украины и США, привлекая к сотрудничеству как украинских, так и американских ученых.

- В чем вы видите основные проблемы взаимопонимания?

- Украина все больше открывается миру, однако есть немало "белых пятен" для внешнего наблюдателя. Казалось бы, мир как никогда един благодаря телевидению, социальным сетям и другим коммуникационным технологиям, однако не все так просто. Часто, когда спрашиваешь западных политиков или общественных деятелей: "Что вы знаете об Украине?", то в ответ все еще получаешь стандартный набор ответов: красота людей, ужасы войны и миграция.

Западные партнеры сопереживают с нами наши невзгоды. Они понимают: нас действительно атакуют и нам действительно нужна помощь. Но на Западе все чаще звучат вопросы, насколько эффективной была их помощь? Где движется украинское общество и экономика? Как меняется политическая система под влиянием войны и реформ?

По мере сил наша программа будет давать ответы на вопросы западных друзей Украины. Есть и другие исследовательские программы, которые способствуют тому же. Украинская исследовательская программа рассчитана на многолетний период и будет привлекать к совместным проектам украинских и американских ученых. В дополнение Институт Кеннана будет поддерживать исследовательские проекты (индивидуальные и групповые) как украинских выпускников Института Кеннана, так и ученых, которые пока не стажировались в институте.

В целом эта программа направлена на развитие украинских исследований. Этот междисциплинарный комплекс – Ukrainian studies – очень активно эволюционирует. Еще несколько лет назад украинские исследования фокусировались на литературоведении, истории и филологии. Сегодня же они включают также и политические, экономические и социологические исследования. Через эти академические практики Украина все больше открывается миру и самой себе.

Действительно, украинские исследования важны и для украинского общества, чтобы вовремя замечать и соответствующим образом реагировать на угрозы или возможности, которые происходят в общественно-политической жизни страны. Нам очень важно понимать себя – как в социально-политических, так и культурных и правовых терминах.

Я помню, как один из моих преподавателей в начале 2000-х заметил: "С 1991 года мы вроде бы строили демократию, а незаметно для себя оказались в полицейском государстве". Для меня это было важным моментом для понимания того, что украинские исследования – важное дело с эмансипативным потенциалом. И его важность также и в критическом наблюдении за тем, как наши добрые намерения, и в том числе цели революционных попыток, ведут к непредсказуемым последствиям, которые противоречат пафосу этих революций.

- "Какую бы партию ни строили, а все получается КПСС".

- Собственно, да!

- А как вы оцениваете нашу нынешнюю реальность в отношении революционных ожиданий?

- Пессимистично. Об этом я написал книгу "Развитие и дистопия", которая вышла в этом месяце в издательстве Ibidem в Германии. Однако большую – и, к сожалению, скандальную – известность получила моя колонка в Le Monde с указанием на отчаянные последствия послемайданного развития...

- Кстати, объясните, пожалуйста, для тех, кто не знает французского: что из переведенного в ней действительно было, а что уже додумали и интерпретировали?

- В этой колонке я описал диалектику достоинства и позора в нашей истории после Евромайдана. Мой ключевой тезис таков: за неполные 30 лет мы трижды переживали революционные ситуации. Революционная ситуация 1991 года происходит под знаком обещаний демократии, рыночной экономики и национального государства. Однако уже через несколько лет эти идеи потеряли привлекательность под воздействием кризиса и общественной дезориентации. Этим воспользовались неформальные группы, которые, продвигая свои частные интересы, захватили публичные центры власти. Противоречия между кланами и попытка одного клана установить "вертикаль власти" привели к новой революционной ситуации – "Оранжевой революции" – все под теми же лозунгами.

Однако и после первого Майдана обещания демократии, свободной экономики и самостоятельности не были воплощены в полной мере. Кланы восстановили власть и эволюционировали в мощные неформальные группы. Между 2010 и 2013 годами медленно выстраивалась "вертикаль власти", которая и спровоцировала новую революционную ситуацию.

В 2014 году у нас появился шанс все-таки выполнить обещания 1991 года. И, по моему мнению, мы далеки от этого и идем не в том направлении.

Фактически социально-политическое развитие независимой Украины происходит циклами: от революционной ситуации к усилению кланов и к попытке установления авторитарного режима, которая вызывает солидарное сопротивление и свергает режим. Мы прошли эти циклы между 1991-м и 2004-м, а также 2005-м и 2013-м. Каждый раз в революционных ситуациях 1991-го, 2004-го и 2014-го появлялись возможности как для демократического прогресса, так и консервативного регресса.

В 2014 году казалось, что отвоеванные кровью свободы уже не будет потеряны, а ассоциация с ЕС обеспечит прогресс Украины. Однако на конец 2017-го я видел, что побеждает не европейско-либеральная тенденция, а новая клановая политика (так называемая "системная коррупция") и национал-консервативные силы. В отличие от предыдущих циклов, после Евромайдана эволюция кланов привела к их союзу с праворадикалами, что делает европейское направление развития невозможным.

Мои выводы: во-первых, мы скорее движемся путем России, чем тех стран, которые смогли "европеизироваться"; а, во-вторых, революционные попытки не ведут к прогрессу нашей страны.

Вот об этом моя колонка в Le Monde.

- Почему высказанные вами тезисы восприняли столь негативно?

- Я думаю, это связано с тем, что статью специфически перевели российские СМИ, и затем она пошла еще дальше.

Однако повторяю: речь идет о колонке, которая не является научным текстом. И да, мои выводы резки и затрагивают оголенный нерв современного украинского общества.

Если кого-то интересуют собственно научная составляющая, аргументация и выводы, я советую найти их в уже упомянутой книжке Development and dystopia (отрывки из нее доступны здесь). В ней я попытался оценить развитие Украины и соседних стран за последние неполные тридцать лет.

- Если коротко, то как вы оцениваете это развитие?

- Посткоммунистическая эпоха начинается с попыток создать новую модерность. Современность, которая открыла бы больше пространства для жизни, для свободы, права и разума. Однако почти тридцать лет спустя в Украине, Грузии, Молдове или России это стремление к свободе завершилось доминированием демодернизации над модернизацией. Что касается Украины, то есть немало свидетельств того, что нас отбросило к социальному представлению доиндустриального периода, к аграрному обществу.

- Это плохо? Согласно одному из последних соцопросов, половина граждан поддержали тезис о том, что Украина должна стать великой аграрной державой. Возможно, стране следует развивать ІТ и аграрный сектор?

- Ответ на то, плохо ли это, зависит от вашей позиции. Какой вы хотите видеть Украину?

Стоит ли возвращаться к аграрному обществу, то есть к началу ХХ века? Это будет означать воспроизведение соответствующих способов ведения общественной, политической и индивидуальной жизни с его традиционализмом и магизмом, хоть и в новых глобальных условиях.

Какие последствия это будет иметь? Все энергичное, инновационное и креативное будет покидать эту территорию. Ведь там, где есть консервативное правление и аграрное общество, нет места развитию науки, гражданского духа, искусства.

Усиление радикального консерватизма ведет как к миграционным процессам, так и к созданию, к примеру, целой сети неформальных организаций, которые выполняют роль национал-консервативной цензуры.

- Кого именно вы сейчас имеете в виду?

- Те группы, которые срывают интеллектуальные события, презентации книг, культурные мероприятия...

- Что должно произойти в Украине, чтобы развитие пошло в другом направлении?

- В конце концов, все рецепты известны. Демодернизация – не новая вещь, это реакция населения на длительную бедность или войну. Первым о демодернизации в постсоветские времена написал профессор Валерий Тишков. Он описал чеченскую войну и ее влияние на современное российское общество и чеченское общество, показав, как быстро отбрасываются достижения модерна и легко возвращаются архаичные клерикализм и милитаризм.

Подобные процессы проявляются и в нашем обществе, которое живет во времена войны. И эти проявления отдаляют нас от Европы.

В мае этого года будет издана совместная книга международной группы ученых (в которую вхожу и я), которая исследует демодернизационные процессы по всему миру. Эта книга называется "Демодернизация. Будущее в прошлом" (Demodernization. A Future in the Past). Здесь мы рассматриваем случаи многих стран – Ирака и Италии, Южно-Африканской Республики и Чили. Демодернизационные процессы происходят повсюду, но не везде они доминируют над прогрессом.

- Какой пример больше похож на украинский случай?

- Я бы сказал, что в этом вопросе мы скорее идем в одном тренде с молдаванами и грузинами.

- Они прошли демодернизацию?

- Во всех без исключения постсоветских странах есть тенденции к авторитаризму и неопатримониальной политике. Однако в отличие от Беларуси или России, где авторитарные режимы стабилизировались, в Грузии, Молдове и Украине граждане ни разу не позволили такой стабилизации.

Радикальным случаем является именно Украина: у нас уже трижды сорвалась попытка установления "вертикали власти". В Грузии и Молдове это происходило несколько иначе. Но все три страны движутся в маленьком диапазоне между свободой и несвободой. Срывы авторитарных попыток сохраняют политический плюрализм, но и демократическому либеральному развитию эти срывы тоже не способствуют.

- Ни диктатуры, ни демократии. Что тогда?

- Три названные страны представляют особый случай. В сотрудничестве с молдавским исследователем Денисом Ченушей и под руководством грузинского ученого Гии Нодии мы провели исследование, которое показывает, что Грузия, Молдова и Украина – это специфический кейс, при котором мы не впадаем в крайности белорусов, узбеков и россиян, но и не прогрессируем, как балтийские страны.

Итак, мы находимся в постоянном "между" – между демократией и авторитарностью, между порывом к свободе и откатом к неволе. Для каждого из государств это означает постоянный срыв развития. Грузинам после "Революции роз" удалось избежать революционных событий, когда сменялся режим Михеила Саакашвили. Они перешли в неоконсервативный режим – это не очень свободная страна, но ее социально-экономическое развитие более-менее продолжается. Молдова тоже постоянно переживает турбулентность в большинстве секторов. А еще наши три страны подписали Соглашения об ассоциации с ЕС и пытаются использовать возможности ассоциации для выхода на устойчивое развитие.

- И все имеют замороженные и не очень конфликты на своей территории.

- Да, верно. Но если посмотреть шире, то увидим, что из шести стран Восточного партнерства пять имеют замороженный конфликт.

- Нет его только в Беларуси.

- Именно так. Но и там возможны проблемы с соседями, как на востоке, так и западе. Пример нападения на Крым и Восточную Украину не может оставить равнодушной ни одну постсоветскую страну.

- Вы затронули вопрос конфликта на Востоке Украины. Какие вы видите сценарии выхода из ситуации? Как ментально возвращать людей, которые проживают на оккупированных территориях?

- Я считаю, что целью нашего развития должно быть установление мира как в Украине, так и во всей большой Европе. У нашего конфликта есть два измерения: внутренний и внешнеполитический. В первом случае мы должны возобновить национальный диалог и реинтегрировать захваченные общины и территории. Необходимо вернуть веру граждан в возможность мирного развития.

Во внешнеполитическом плане необходимо не только давление для вытеснения России с захваченных территорий Украины, но и установление такого международного порядка безопасности, который бы предупреждал новые конфликты в Восточной Европе. Допускать новых войн в нашем регионе нельзя – надо начинать длительный политико-дипломатический процесс, который будет медленно возвращать мир, уважение к меньшинствам и государственным границам.

- Не похоже на то, что это может произойти в ближайшей перспективе.

- Когда-то казалось, что невозможно достичь Хельсинкских соглашений. В начале 1960-х, когда начинался этот процесс, ни один из игроков, насколько я могу судить из мемуаров, не верил в это. Отношение было примерно таким: "Поговорим и разойдемся". Но в период 1972-1974 годов происходит неожиданный прорыв! Значит, нужно уже сейчас запускать процессы, которые через некоторое время принесут устойчивый мир в Украине. Нужно готовиться к этому: начинать национальный диалог изнутри и способствовать запуску извне тех процессов, которые приведут к миру.

- Но напряжение на международной арене растет, мы видим обострение противоречий между ключевыми игроками. Кто, по вашему мнению, должен участвовать в описанных вами процессах и как это должно происходить?

- Каждая европейская страна заинтересована в мире. Нужно действовать так, чтобы даже силы, которые находятся по ту сторону баррикад, но готовы договариваться, имели возможности для этого. Но это дело будущего для крупных игроков. Поскольку в мире сегодня заинтересованы все, то можно сделать вывод, что есть много заинтересованных в начале такой мирной конференции.

- Вопрос в том, на какие компромиссы готовы пойти стороны для этого.

- Сегодня все – Центральная Европа, балтийские страны, Западная Европа и даже страна-агрессор – понимают, что продолжение конфронтации экономически невыгодно. Очевидно, что краткосрочные выигрыши в длительной перспективе подрывают национальные экономики авторитарных режимов.

Как происходят авторитарные революции? Заключается определенное общественное соглашение: вы, граждане, отказываетесь от политических свобод в пользу экономических выгод. Если экономика несет убытки, эта схема перестает работать, и тогда легитимность такого правителя минимальна.

- Это в случае, если мы мыслим рационально. Однако, скажем, СССР в течение десятилетий спонсировал "мировые революции" по всему земному шару, дотировал дружественные страны, позже вел затратную кампанию в Афганистане. Десятки лет система работала крайне нерационально, однако все же существовала.

- Еще как существовала! Да, в ХХ веке мир очень изменился. Прежде всего, произошла модернизация масс. Если в начале века такие современные ценности, как индивидуализм, самовыражение и рациональность, были признаком элиты, то в конце они стали массовыми. То есть вера в то, что вакцинация – лишняя и не нужна, неприемлема для современного общества, потому что на самом деле она спасает миллионы жизней.

Одно из крупнейших достижений ХХ века – это разрушение колониальных систем. Тогда, в 1950-1960-х годах, люди верили, что очень скоро мы достигнем глобального равенства. И вот молодые интеллектуалы, которые с воодушевлением наблюдали за становлением нового мира, не понимали, почему неравенство все еще существует. Среди них было много тех, кто объединился вокруг ООН – организации, которая должна была изменить человечество. Впоследствии они начали изучать, как так складывается, что вроде бы равные между собой государства становятся неравными – оказалось, что центры и периферии все равно остаются. В нашем случае, например, центром является коллективный Запад, а Россия выступает полупериферией, которая борется за возвращение статуса центра. Экономических оснований для этого нет, но сверхусилия Кремль продолжает прилагать.

Вы вспомнили, как много заработанного республиками тратил Советский Союз для продвижения своих целей. Сейчас нечто подобное происходит с Россией – она очень много вкладывает в свои авантюры по всему миру, эта борьба продолжается. И одна из арен этой борьбы находится здесь, в нашей стране, и в странах Восточной Европы.

Поэтому начинать конференцию по примирению в Восточной Европе нужно с пониманием того, что центры отказываются от своего влияния и признают равенство государственных образований, то есть подтверждают суверенитет этих стран и их границы.

- Вы видите основания, чтобы Москва отказалась от стремления удерживать на своей орбите бывшие советские республики, в частности Украину и Беларусь?

- На Украину Кремль уже почти не имеет каналов влияния. С Беларусью и Казахстаном другое дело. Астана умеет балансировать, благодаря Китаю. Так Астана отстаивает свой суверенитет.

Если исходить из этого и попробовать восстановить равенство и мир, то такая возможность есть. Шансы небольшие, но шансы на мир в Украине удваиваются, если мы работаем на национальный диалог и начинаем мирную конференцию в стране, которая со временем вернет возможность реинтеграции.

- А как насчет модернизации: у нас было три попытки ее запустить. Первая – во время Революции на граните. Что пошло не так?

- Революция на граните – это определенная мифологема. Это было студенческое восстание, которое сыграло очень важную роль для опыта самоорганизации во время Оранжевой революции. Это была заметная акция, но она не повлияла на распределение власти или других ресурсов в те времена. Революция 1991 года произошла скорее в союзном центре. А наши политики воспользовались ее плодами для установления независимой Украины.

Революция 1991 года произошла в другом измерении – произошел отказ от однопартийности, была отменена административно контролируемая экономика, свергнут КГБ, а еще открылись границы для людей и капиталов. Как раз тогда и происходила декоммунизация, то есть это период между 1990 и 1993 годом. То, что происходит сейчас, я бы не назвал декоммунизацией – это политика, которая не солидаризирует страну, продвигает специфическую политику памяти и коллективизма. Если мы говорим, что ценности модерна - это индивидуализм, рациональность и креативность, то эта культурная политика продвигает противоположные цели. Сейчас – именно тот момент, когда решится, в какую сторону пойдет Украина, к европейской модернизации или неотрадиционалистской самоизоляции. Нам нужно прервать цикл поражений в попытках модернизации.

- И как это можно сделать?

- Мы не должны допустить самоизоляции. А для этого нам нужны большая открытость и интеграция с мощными центрами, основными ценностями которых являются верховенство права и свободная экономика, то есть нам нужна дальнейшая евроинтеграция. Не пугаться, не прятаться и не переписывать антикоррупционные законы, а развивать достигнутое.

Что такое коррупция? Это нарушение границы публичного и частного. Например, она происходит, если мой частный интерес обеспечивается через общественные институты. То есть если я хочу обогатиться, то должен контролировать какую-то государственную монополию.

Надо установить четкую границу между публичным и частным. Это удалось сделать нескольким десяткам стран, большинство из них сейчас являются членами Европейского Союза.

Но даже присоединение к ЕС не гарантирует постоянного развития. Что происходит в Венгрии и Польше? Это два примера того, как демодернизация сокращает пространство свобод. Оказывается, присоединиться к ЕС – вовсе не значит прервать исторические циклы. Например, у поляков цикл модернизации длился 30 лет, и большую часть этого периода они были путеводной звездой для украинцев (по их примеру мы проводили экономические реформы, децентрализацию). Теперь же в Польше сужают права СМИ, устанавливают политический контроль над Конституционным и другими судами, происходит продвижение радикально-консервативных взглядов.

Пока что симпатии поляков на стороне национал-консерваторов. Если они успеют подорвать институт выборов, то Польша будет двигаться в сторону Украины, а не с нами в Брюссель.

- Кстати, а насколько избирательная система важна для процесса модернизации? Позволяет ли действующая в Украине смешанная система прервать цикл, о котором вы говорили?

- Выборы – это один из элементов, который позволяет это сделать. В целом в системе удержания баланса между частным и публичным выборы крайне важны. Волеизъявление означает наличие партий, которые будут гарантировать выполнение обещаний своих лидеров.

Перед нами возможность прерывания циклов через выборы. Честные выборы возможны, но для этого нужна как политическая воля тех, кто при власти, так и контроль со стороны общества.

- И соответствующие политические лидеры?

- Да. У нас есть либерально-демократическое крыло, но там электората, кажется, меньше, чем лидеров. В Украине больше правоконсервативных избирателей и соответствующих кандидатов. Но шансы у Украины остаются, и говорить, что демодернизация непрерывна, не стоит. Все можно исправить, но для этого нужна постоянная не революционная, а эволюционная работа. Это вывод моих исследований.

- А вы сейчас видите тенденции для такого развития событий?

- Нет, сейчас не вижу.

- С чем вы это связываете?

- Прежде всего с тем, что все игроки мало уважают Конституцию. Скажем, Основной закон указывает, что коалиция должна существовать, чтобы парламент был действующим, она четко выписывает полномочия премьера, не предусматривает "стратегических восьмерок"...

Есть и другая часть проблемы. Гражданское общество не является чем-то единым – это достаточно разделенная структура. Люди, которые изучали этот вопрос, выделяют такой термин, как NGOcracy, или NGOкратия. То есть группа общественных организаций, которые имеют привилегированный доступ к ресурсам (западным или внутриполитическим). Именно это явление демонстрирует неравенство таких организаций. Существует также другой тип разделения: либеральные (те, которые уважают западные ценности) и враждебные демократии и праву силы. И, кажется, сейчас в последние вкладывается немало сил и ресурсов.

- Вы сейчас намекаете на "Национальные дружины"?

- В том числе.

- Стоит ли тревожиться из-за них?

- Стоит, и даже очень. Один из постмайданных трендов – преобразование civil society в uncivil, то есть когда общество из гражданского становится вооруженным. Логика, с одной стороны, понятна: если государство не может обеспечить безопасность, давайте возьмемся за это сами. Но когда мы остановимся в обороне себя или своей улицы? Уважаем ли мы в этом случае законы? Это очень опасная вещь.

- Вы видите выход из этой угрожающей ситуации?

- Есть сектор либеральных проевропейских общественных организаций. "Реанимационный пакет реформ" остается платформой, где такие организации могут влиять на принятие законов. Некоторые исследователи сегодня заявляют, что эта площадка потерпела неудачу, хотя сам РПР критически отреагировал на это исследование. Мне кажется, правда где-то посередине, но так или иначе гражданское общество является тем фактором, который влияет на власть, заставляет ее, например, хотя бы некоторые тендеры проводить честно, делает факт-чекинг реформ. Эта среда стала сильнее, но свои позиции усилили также ультраправые и кланы. Тот, кто сможет выстроить баланс, который будет иметь следствием эволюцию, а не повторяющиеся революционные циклы, тот и спасет Украину.

Еще одна важная вещь – баланс между клановой, неформальной и формальной политикой. Нам надо изменить его, сделав формальную политику и формальное право сильнее. Ведь что такое клан? Это приемная политическая семья, которая пытается установить контроль над всеми ветвями власти в центре и также берет под контроль местные правительства. В 2010 году, после победы на местных выборах Партии регионов, более 90% местных советов оказываются под контролем одной партии. Это создало опасный дисбаланс. После парламентских выборов 2012 года стало очевидно, что один клан, который существовал внутри самой партии, оттесняет другие кланы и группы, и тогда так называемая "Семья" начинает выстраивать нечто вроде путинской или лукашенковской модели управления.

Любой из кланов похож на опору будущей вертикали власти: каждый частично контролирует законодательную, исполнительную и судебную ветвь и местное самоуправление. И они между собой борются. Сейчас мы находимся как раз в таком периоде: в каждом революционном цикле есть период обещанных свобод, период застоя, период возврата кланов, период победы одного из них, и дальше мы вместе ломаем этот клан и вновь имеем революционную ситуацию с обещаниями свободы.

Если сейчас удастся подвинуть кланы и усилить формальное право и правительство, независимые суды и действенный парламент, тогда нам удастся прорвать замкнутый круг революций.

- Учитывая текущую ситуацию и тенденции, можно ли после ближайших выборов ожидать подобного позитивного сценария?

- Ожидать можно, хоть шансов и мало. Однако мне бы хотелось, чтобы каждый разговор создавал чуть больше уверенности в возможностях. Не нужно быть фаталистами, нужно менять страну, но без революции, ибо при нынешней фрагментации общества и оторванности элит она просто запустит новый цикл.

На днях я встретил священника, который оставил свой приход и работает с теми, кто возвращается с войны. Он сделал свой выбор. Я исследую современность, и это – мой выбор. Каждый из нас занимается своим делом: я – исследованиями, он – помощью ветеранам. Мы, те, кто делает маленькие шаги, работаем над тем, чтобы Украина состоялась и развивалась эволюционно.