Писатель Андрей Кокотюха: Есть схема, по которой можно объединить украинцев

Писатель АНДРЕЙ КОКОТЮХА – один из самых плодовитых авторов в современной Украине. Героев для своих романов теперь он ищет в прошлом и отмечает: аналогий с сегодняшними событиями в истории нашей страны предостаточно. В этом году ко Дню Независимости должна выйти экранизация его исторического романа "Червоный", которая рассказывает о двух украинцах-узниках ГУЛАГа – бойце УПА Даниле Червоном с Запада и советском летчике Викторе Гурове с Востока, которые пытаются вырваться на волю. В интервью "Апострофу" известный писатель рассказал о том, какая литература могла бы объединить украинцев, а также каких историй и героев не хватает современной отечественной культуре.

- Сейчас ты самый плодовитый писатель в Украине. Я думаю, больше тебя просто никто и не написал. Сколько у тебя вообще книг?

- Уже 61.

- И теперь ты сам стал своим агентом и собственный интернет-магазин открыл для этих книг.

- Да. Книжки заказывают сейчас меньше, но вначале, как только он появился, заказывали очень много. А раньше заказывали через Facebook. И половина из тех, кто заказывает, – это киевляне. Треть – это Львов, города, которые имеют больше книжных магазинов, чем рядовая Шепетовка. Почему-то из регионов, где книжных магазинов нет, книжек меньше и заказывают. Хотя пишут из сел, но немного. В основном это мегаполисы, хотя, казалось бы, мегаполисы сейчас плюс-минус обеспечены книгами. Этот феномен пока для меня непонятен, но его, видимо, надо учитывать.

- А как ты с издателями договариваешься в этой ситуации? Получается, ты сам как будто перенял их функции?

- Нет, функции издателя – только книжку издать, а дальше это дело площадок, на которых они продаются. Интернет-магазин – это просто еще одна площадка. А вообще, если бы у нас была другая страна или другая ситуация, то мне было бы достаточно комфортно работать в магазине обычным продавцом-консультантом. А о том, чтобы быть владельцем магазина, я уже только могу мечтать. На всякие большие книжные мероприятия издатели очень просят, чтобы я пришел, потому что у меня получается продавать книги, причем не только свои.

- Скажи, пожалуйста, а каким ты представляешь своего читателя? Ты его знаешь? Кто этот человек?

- Мой читатель – прежде всего, незнакомый мне человек, и желательно, чтобы мы никогда с ним не пересекались. Это люди, которые не знают меня лично, но где-то что-то услышали, зашли в книжный магазин, взяли книгу, прочитали аннотацию, где написан жанр, им эта книга понравилась, они ее купили. Мой читатель не ходит на творческие встречи со мной. И вообще большинство из тех, кто читает то, в чем работаю я (это, прежде всего, жанровая литература), не ходит на творческие встречи. У тех, кто пишет стихи, ситуация противоположная. У них на творческих вечерах полсотни людей, но книги там никто не покупает. И еще мой читатель – это человек с читательским опытом, потому что я ничего нового не открываю, я занимаюсь ремеслом.

- То есть ты все-таки себя считаешь беллетристом?

- Я бы сказал – ремесленник, я не стыжусь этого слова. У Сергея Довлатова есть произведение, которое называется "Ремесло".

- "Ремесло" – вообще прекрасное слово.

- Были ремесленные кварталы, и не надо стесняться того, что ты как ремесленник выковал миллионы мечей из валирийской стали, как в "Игре престолов", или ремесленник может подковывать сотни тысяч лошадей, и все ходят к нему, потому что знают, что у этого ремесленника лучшие подковы, например. Я не считаю, что я занимаюсь чем-то сакральным.

- Знаю, что ты был в Лионе на фестивале детективной литературы, где была представлена твоя книга, переведенная на французский, "Аномальная зона", кажется.

- Я был единственным украинцем за всю историю этого фестиваля. Что я там увидел: книги выглядят красиво, нарядно, но не шикарно. В среднем 20-25 евро книжка там стоит, покетбук может стоить 10-15. Туда ходят люди, в основном, нашего возраста, за 40, молодых людей я там меньше видел, и они становятся в очередь, чтобы купить книгу у автора, который им понравился. Но они покупают покетбуки, то есть это не сакральное отношение к книге. Они купили, прочитали где-то себе на досуге, для развлечения. И они знают, что они сегодня потребят, чтобы завтра купить следующую. И так работает индустрия. Вот таким я хотел бы видеть своего читателя.

- Скажи мне, пожалуйста, твой читательский опыт таким же образом формировался?

- Мой читательский опыт формировался через одно место, как у многих, рожденных в СССР, которые не знали к своему стыду иностранных языков. Кроме русского, конечно. Мой читательский опыт формировался немножко шире, чем у обычного человека-книголюба, потому что я имел доступ к библиотечным фондам у себя в библиотеке, в городе Нежине. Я мог зайти в читальный зал, брать то, что выдают на руки, например, того же Дюма или что-то другое. Кроме того, я мог зайти в хранилище и найти книги, до которых не доходили руки, просто не выставляли. В основном это переводная литература. Например, я узнал, что Дика Фрэнсиса, автора известных детективных романов о конном спорте, переводили на украинский язык. Также на украинский язык переводили известных тогда шведских авторов – Май Шёвалль и Пера Валё. Вообще много было украинских переводов, которые не выставляли почему-то широкой публике.

- А ты помнишь, как записывались в очереди за журналом "Всесвіт", чтобы прочитать роман Марио Пьюзо "Крестный отец"?

- Я это помню. В 1991 году в издательстве "Советский писатель" вышел полный перевод романа Марио Пьюзо "Крестный отец", а русский перевод был на 200 страниц меньше. И этим грешили все русские переводы. Я очень любил развлекаться – сравнивать украинские переводы советского времени с русскими. И украинские переводы были более полные, я это определял по сексуальным сценам. Из "Крестного отца" в российской версии были изъяты практически все сексуальные сцены. В украинской версии они все до одной были воспроизведены. То же самое было в романах Пера Валё и Май Шёвалль. И украинский перевод "1001 ночи" был менее кастрированный, чем российский. На украинском языке вышел роман Джозефа Хеллера "Уловка 22", он тогда назывался "Ловушка для дураков". А на русском языке "Уловка 22" была издана в 60-е годы в сокращенном переводе, и то была потом запрещена к переизданию. Вот как формировался мой читательский опыт.

- Ты в те годы, я думаю, об этом не очень задумывался?

- Я начал задумываться потом, когда уже стал учиться в университете, когда мы начали догонять то, что не дочитали, не досмотрели, не дослушали, все, что было запрещено. С отставанием мы прочитали "Любовник леди Чаттерлей" в переводе Соломии Павлычко. Книга написана в 20-х годах, а мы прочитали в 80-х – это 60 лет отставания в развитии. И я считаю, что это плохо. И поэтому, вот так бежали с высунутым языком, чтобы догнать те же фильмы: "Кабаре" Боба Фосса нам показывали в конце 80-х, а фильм - начала 70-х. У нас очень большие пробелы в культурном образовании.

- А ты уже в это время вел свой знаменитый список книг? Насколько я помню, ты фиксируешь все прочитанное и ежегодно даже даешь себе и своим читателям отчет о том, что прочитал?

- Я начал это делать в 1988 году. Я помню, книга №1, записанная в этот список, – это детектив Ростислава Самбука "1000 в сигаретной пачке". Я действительно фиксирую прочитанное за год, количество дней, потраченных на это, и ставлю оценку сам себе 31 декабря каждого года, провожу среди себя опрос и пишу буквально такие опции: "в кайф" и "г*вно". И, как правило, первая опция собирает за весь этот период от 20 до 25 книг, сколько бы я не прочитывал из года в год, а вторая опция становится все меньше.

- Потому что ты меньше читаешь?

- Нет, просто больше возможностей выбора книги, уже все-таки отточенный опыт как читателя, ты чувствуешь, это твоя книга или нет, ты даже интуитивно понимаешь, что на это не стоит тратить время. Возможно, литературный критик Юрий Володарский и посоветовал бы мне эту книгу прочитать, или кто-нибудь другой...

- Но ты не слышишь его советов?

- Я его советов не слышу, у меня есть свои предпочтения. Все-таки сейчас больше книг, среди которых можно выбрать, чем прежде. Я про что говорю: независимо от количества прочитанного, это было от 40 до 90 в год, количество книг, от которых ты получил реальное удовольствие, все равно остается в пределах 20-25 штук.

- Но в целом ты приоритет все равно отдаешь жанровой литературе? Ты ведь самый категоричный сторонник именно массовой литературы и, более того, ты все время ее противопоставляешь так называемой элитарной литературе и литературе с верхней полки. Ты все время борешься за то, чтобы книжный шкаф был наполнен триллерами, детективами, мелодрамами, дамскими романами, то есть такой литературой, которую может употребить любой человек, скажем так.

- Во-первых, я по мере своих скромных сил борюсь, чтобы не было книг с верхней полки, чтобы можно было протянуть руку и достать книгу, чтобы она была доступна всем. Во-вторых, как автор действительно жанровой литературы я считаю, что автор, который это пишет, должен черпать опыт из всего спектра написанного. И я не сказал бы, что романы Умберто Эко – такая уж массовая литература. Тем не менее, я их читаю. Я стараюсь читать все новинки, и это не всегда жанровая литература, не беллетристика всегда. Но чем хороша жанровая литература? Автор, который себя уважает, будет принимать и адаптировать для детективов или триллеров идеи, референсы, настроения, подсказки, которые он прочитал, условно говоря, в романе Кена Кизи "Над гнездом кукушки" или Маркеса, или какого-нибудь другого представителя нежанровой литературы.

- То есть Маркеса ты принимаешь?

- Я принимаю все банальное, все жанры, кроме скучных.

- Я знаю, ты тоже любишь эту фразу Вольтера, но скучное же – очень субъективно?

- Да, абсолютно точно. Я считаю, что человек, который читает книгу, смотрит фильм, слушает музыку, ходит в театр на спектакль, в музей, в картинную галерею, ни в коем случае не ходит для того, чтобы исповедаться. Прежде всего, это – для приятного провождения времени. Просто один развлекается на рок-концерте, а второй – на балете. Один ходит в Молодой театр получать свою порцию развлечений, а другой ходит в цирк. Поэтому любая книга, если мы говорим о книгах, является развлечением вкусовым. Если кому-то нравится Андрухович... Как мне говорил один знакомый, Андрухович – это попса для филологов...

- Я знаю твою позицию относительно Андруховича и относительно Оксаны Забужко. А к своему другу Жадану ты так же относишься или его читаешь с каким-то другим чувством?

- Нет, я, кстати, к Андруховичу тоже прекрасно отношусь, потому что я не считаю его литературу скучной, просто она - для другой целевой аудитории. Я могу это воспринять, могу это употребить, но у него есть более благодарная целевая аудитория. Так же, как и у моего кума Сергея Жадана. Более того, Сергей Жадан – уникальный в том плане, что он единственный, кто устраивает свои выступления по билетам, так, как это делали раньше Маяковский, Есенин и другие. Много кто делал так в 20-е годы. Он сделал так, что ему платят прямо через кассу, и только за это его стоит уважать, а не ругать, что он берет деньги за свои выступления. Конечно, там определенная аудитория, но если аудитории нравится в качестве развлечения слушать стихи или концерты Жадана, почему бы нет? Другое дело, что потреблять культурный продукт, нематериальное, ты можешь только без принуждения. Если ты делаешь это по принуждению, то это уже школьная программа получается, или университетская.

И, самое важное: не бывает истины в последней инстанции. Никакой культурный продукт не может претендовать на то, чтобы быть выше другого. Бегун не может быть лучше шахматиста, а боксер не может быть лучше пловца. А сталевар не может быть лучше учителя и наоборот. Поэтому, если мне говорят, что существует абсолютная истина, что это – уровень художественной литературы, к которой надо стремиться, а все остальное – не уровень...

- То есть ты просто противник эталонов, так сказать, к которым, кстати, склонен Юра Володарский, он любит выставлять рейтинги. Ты в эти вещи не веришь?

- Я противник эталонов, более того, я считаю, что эталон может быть только один: эталон вкуса или эталон безвкусицы. И есть блюдо вкусное, блюдо невкусное, пиво вкусное, пиво невкусное. Картофель можно пожарить так, чтобы был вкусный, а можно пожарить, чтобы был сыроватый. Я противник голых королей, я тот мальчик, который не боится сказать королю, что он голый. Многие в Украине, именно из-за нехватки собственного слоя популярной культуры, беллетристики, из-за нехватки всего своего, во-первых, ориентируются на чужие образцы и, во-вторых, пытаются показать, что у нас есть вершина, которой мы еще не достигли, но к которой только нужно стремиться – писать только так, снимать только так.

Как говорил мой очень хороший знакомый, продюсер Юрий Минзянов, сегодня выпускники Карпенко-Карого, молодые режиссеры грезят "Племенем" Слабошпицкого. Я считаю "Племя" Мирослава Слабошпицкого одним из лучших образцов современного украинского кино, вообще последней четверти века. Это вестерн, как по мне, просто специфический вестерн. Это авторское кино, снятое по законам вестерна. Я его смотрел на одном дыхании. Я очень высоко ценю этот фильм. Но когда его начинают копировать десятки и десятки молодых создателей только для того, чтобы снять фестивальное кино и поехать с ним на международный фестиваль...

- Очень дельная мысль, что мы имеем будто абсолютные образцы, что у нас будто есть "высокая литература", а жанровой почти не было. А именно жанровая является таким способом привлечения людей к украинскому языку. Не кажется ли тебе, что за эти 25 лет все-таки сформировалась история популярной литературы, популярных жанров, есть люди, которые пишут книги, пригодные для повседневного чтения.

- К сожалению, их не так много. Почему говорю "к сожалению"? Потому что надо, чтобы была конкуренция между ними. Как говорил Александр Сокуров, призывая Путина освободить Сенцова, "этот режиссер должен соревноваться со мной на фестивалях". Сомнительная попытка освободить таким образом Сенцова, но тем не менее тезис остается. Я увидел на фестивале Quais du Polar (фестиваль детективного романа, который проходит в Лионе, Франция, - "Апостроф") только французских авторов – полсотни. И это не все, это только приглашенные, и это в одном сегменте криминальной литературы. А еще были британские авторы, был эстонец, поляк, был из Габона автор. Оказывается, в Габоне пишут больше таких книг, чем в Украине. Я не хочу ни в коем случае унизить Габон, я хочу сказать "ай-ай-ай" Украине, надо брать пример со стран, где более-менее развивается жанровая литература. В СССР какое-то издательство издало в серии "Современный детектив" детектив из Кении. То есть даже в Кении люди пишут, а у нас по многим причинам – нет. Если говорить о писателях, то каждый в Украине хочет быть Джойсом, но никто не хочет быть Стивеном Кингом. Если говорить о режиссерах, каждый хочет быть Тарковским или, по меньшей мере, Слабошпицким, но никто не претендует, чтобы быть Тарантино, Робертом Земекисом, Джеймсом Кэмероном или Стивеном Спилбергом. Мы не говорим о бюджетах, Боже упаси, но Стивен Спилберг тоже начинал с небольших бюджетов. В конце концов, польские "Ва-банк" или фильмы с Богуславом Линдой в 90-х годах. Разве осваивали поляки тогда большие бюджеты? Нет.

- Мы с тобой оба вышли из определенной эпохи, тогда очень много говорили о том, что культура, искусство, литература, кино могут воспитывать человека. Собственно, способны ли они это делать? И могут ли они это делать в сегодняшней Украине?

- Если говорить об искусстве, то оно – претенциозное. Я бы говорил о культуре, потому что культура входит в массовое понятие, "массовое искусство" ты не скажешь, это будет перекручивание. Так вот, именно культура и только культура способна воспитывать широкие слои населения. Я приведу пример. Я написал две книги, одна к 20-летию украинской независимости, вторая – к 25-летию. У меня была возможность изучать публикации в газетах еще доинтернетной эпохи, чтобы составлять на каждый год наиболее рейтинговые события, о которых писали. И вот когда складываешь это все в кучу, например, за 20 лет, и рисуешь кривую успехов из года в год во внешней или внутренней политике, то оно идет все вниз или идет ровно. Но что касается культурных инициатив, культурных достижений – мы этого не замечаем, нам кажется, что у нас ничего нет – но кривая неуклонно шла вверх. И почему это происходит? Потому что кто, как правило, задавал тренды? Люди, независимые от государства. Любая государственная инициатива проваливалась. Я надеюсь, что сейчас из государственной инициативы – это государственная поддержка кино – все же что-то хорошее и будет, стало выходить много фильмов.

- Безусловно, это очень важный закон (в марте Верховная Рада приняла закон "О государственной поддержке кинематографии в Украине", - ред.). А как ты думаешь, будет способствовать развитию украинской литературы, скажем, то, что поставили заслон перед российской книгой у нас?

- Развитию украинской литературы, украинского книгоиздания будет способствовать тот закон, который гарантирует, чтобы в каждом городе был, по меньшей мере, один книжный магазин. Я знаю массу городков, где 16-20 тыс. людей живут, и где нет ни одного книжного магазина, вообще доступа к этому нет.

- То есть все-таки государство должно быть инициатором, чтобы они открывались? Или нужно создать более комфортные условия для того, чтобы частный бизнес мог это делать?

- Комфортнее всего для частного издательского бизнеса – чтобы было как можно больше мест для сбыта продукции, и чтобы люди, у которых нет доступа к магазинам, ходили в библиотеки за книгами. Вот что поможет, а не какая-то там прямая финансовая дотация или другие факторы.

Я бы обратился к опыту такой страны, как Америка. Ее строили мигранты, поселенцы, которые вытеснили коренное население оттуда, будем называть вещи своими именами. Они закрепились, начали строить города, а потом появились люди, которые начали писать книги о них же. Книги о том, как поселенцы, преодолевая трудности, боролись с врагами и становились настоящими американцами, назывались вестернами.

- Я в тебе всегда подозревал поклонника Майна Рида и Фенимора Купера.

- Но от востока до запада Америки эти книги, а потом комиксы о местных героях, повсюду продавались. Они не раздавались, как газета "Вести", а везде продавались. И именно совместные истории о героях, которые были всем понятны, объединили кучу народов в одну единую нацию, которая сегодня экспортирует демократию по всему миру. Вот какая польза от культуры, и вот по какой схеме мы могли бы развиваться. На самом деле, по такой схеме шел тот же Советский Союз. Я умру, но узнаю, кто придумал это делать в Советском Союзе уже после того, как закончилась оккупация всех стран-сателлитов, когда российские большевики завоевали себе Кавказ, Украину, Беларусь, Среднюю Азию, кто придумал сначала ликвидировать безграмотность, а потом запустить те книжки, которые люди уже грамотные должны читать. Вот именно поэтому мы не можем из себя выдавить эти 74 года советской власти, потому что были сформированы в определенной степени искусственно чапаевы и другие супергерои советской эпохи, "неуловимые мстители", "штирлицы", их смотрели от Владивостока до Бреста. И вот такие персонажи сшивали несшиваемое. Над этим можно смеяться, но выдавить из себя мы это не можем. Филипп Ильенко, глава Госкино, говорит с грустью, что мы до сих пор цитируем советские фильмы, но даже он сам может время от времени их процитировать.

- Я вспоминаю об очередной экранизации твоего романа (фильм "Червоный" по одноименному роману Андрея Кокотюхи должен выйти в прокат 24 августа 2017 года, - "Апостроф"), и здесь есть один такой неожиданный момент вообще для украинской литературы. Мы очень часто как нация представляем себя в роли жертвы и последние 25 лет все равно все время на что-то жалуемся. А ты предлагаешь, как мне кажется, совершенно противоположный тип героя, который не чувствует себя жертвой, а, наоборот, он – борец. Сознательным ли для тебя был такой ход? Или это некая реальность подсказала?

- Это подсознательно, потому что я никогда себя не чувствовал жертвой. Это фильм о человеке, который тянется к свободе, который разрывает, пафосно говоря, эти оковы. Но тяга к свободе – это бэкграунд не только "Червоного". Тягу к свободе мы помним у Эдмона Дантеса из "Графа Монте-Кристо".

- Но это Франция, это Дюма, а я тебе говорю про эту землю, где мы.

- А я не разделяю. Когда я писал "Червоный", сначала написал третью часть, которая, собственно, и легла в основу фильма "Червоный", часть лагерную, в которой украинские повстанцы вырываются из лагерей, а потом писал первую и вторую. И именно третья часть, как мне уже пишут пятый год читатели (уже семь изданий книга выдержала), трогает их больше из-за стремления к свободе. "Полуночный экспресс" Алана Паркера, "Побег из Шоушенка" по Стивену Кингу, сериал "Побег из тюрьмы", вообще все, что связано с побегом из тюрьмы, с влечением к свободе, "Побег из Алькатраса", был такой фильм с Клинтом Иствудом, – это делает "Червоный" универсальной историей, а не только украинской. Потому что человек рожден свободным, и ситуация несвободы для него дика. Даже для Ганнибала Лектера ситуация несвободы дика, и он делает все возможное, чтобы вырваться.

Если забыть о том, что украинцев всю их жизнь гнобили, а вспомнить о том, что существуют универсальные формулы, которые украинцам тоже не чужды, а это – любовь, борьба и победа... Причем желательно, чтобы была победа и чтобы никто не погибал, как Александр Матросов, не бросался на амбразуру ради каких-то идеалов. За идеалы надо не умирать, за идеалы надо жить. Вот это бэкграунд не только фильма "Червоный" и не только того, что пишу я, а вообще всей остросюжетной жанровой литературы, не обязательно приключенческой. Любовный роман: женщина идет к мужчине, чтобы его завоевать, чтобы встретились два одиночества. Это, собственно говоря, "перемога", а не "зрада". Если говорить о фантастике, то надо на космическом корабле, условно говоря, долететь до определенной звезды. У героев есть перед собой цель, которой они достигают. И это проблема многих авторов, в том числе украинских, они себе не могут сформулировать логлайн истории, чего хочет твой герой, к какой цели он идет, какое сокровище он хочет для себя найти в конце рассказа, чего хочет получить. В основном пишут о том, какие все несчастные, как мир против них.

- То есть ты сознательно такие схемы, взятые из лучших образцов жанровой западной литературы, имплантируешь в свое творчество и пытаешься по этим критериям делать и свои книжки?

- Как говорил один мужчина с казацким чубом, который постоянно ходит в вышиванке, я видел с ним по телевизору интервью: "Это мое внешнее проявление внутреннего состояния". То, что я пишу, – это подсознательное внешнее проявление моего внутреннего состояния: никогда не сдаваться, всегда быть настроенным на дело и на победу, когда идти напролом, когда в обход, но всегда вперед, не останавливаться.

Сегодня очень просто многим говорить, что "я в советские времена не читал украинской советской литературы, типа Гончара, потому что она мне была отвратительна". Я такого не могу сказать, я не борец, я не диссидент. Мне просто было неинтересно читать "Знаменосцев", потому что я подсознательно чувствовал, что там ложь на лжи, не говоря уже о переоцененном "Соборе", где хорошие коммунисты борются с плохими коммунистами. Хотя хороший коммунист – это мертвый коммунист. Словом, с возрастом подсознательное оформляется в сознательное. Еще лет 20 назад я это чувствовал, но объяснить не мог. Сегодня, приобретя опыт, я это объяснить могу.

- Я вижу, что все чаще ты своих героев находишь в прошлом. А в современности ты видишь такого героя, который имеет эту жажду свободы, желание быть действительно свободным и побеждать?

- Сейчас мы подходим к очень опасной теме. Я скажу так: если твоя фамилия не Жадан, то художественная книга, написанная о героях нашего времени, о настоящем, продаваться не будет.

- Ты думаешь, такова психология читателя?

- Я это знаю. Сегодня лидеры книжного рынка – а я хочу верить, что я работаю на книжный рынок – это детская литература и литература историческая. Хочу напомнить, как Сергей Соловьев снял "Ассу", он перед этим был фестивальным режиссером, получал приз за призом, но когда увидел, что на премьеру "Чужая, белая и рябой" привезли два грузовика солдат, он подумал: "Елки-палки, я что – не могу снять фильм, на который пойдут без принуждения, на который будут покупать билеты и стоять в очереди?" И так появилась "Асса". И так же было у меня с "Червоным".

До "Червоного" написанные мною книги, те же детективы на современную тематику, имели тираж от 1 тыс. до 2 тыс. всего-навсего, переизданий не было, притом, что они где-то номинированы и все такое прочее. Но это болезнь всех авторов, которые пишут на современную тематику: что бы ни написал, более 2 тыс. экземпляров ты не продашь. "Семга" Софии Андрухович – 2 или 3 тыс. экземпляров первого тиража, потому что на современную тематику. А вот исторические романы после "Черного ворона" Шкляра пошли стремительно вверх, сегодня больше, чем у "Черного ворона", нет тиражей ни у кого. Я считаю, что, несмотря на все нюансы, которые есть вокруг этого романа, 300 тыс. тиража – это уже само по себе будто ты собрал стадион. И каждый стремится собрать стадионы. И так появился "Червоный", потому что этого требовали читатели. И оказывается, что, если ты пишешь исторические романы, а тем более о 20-м веке, об этих движениях сопротивления, ищешь героев там, ты убиваешь двух зайцев. Первый – твои книги будут выходить тиражом более 2 тыс. экземпляров и даже будут переиздаваться. Второй заяц, которого ты убиваешь: если брать львовскую серию, у меня пятый роман называется "Любовница с площади Рынок", если берешь период первой оккупации Львова, то ты находишь там очень интересное...

- 1940 года ты имеешь в виду?

- 1914-го – когда впервые русская армия во время Первой мировой войны туда зашла. Как туда зашла российская армия? В Восточной Галиции существовало сообщество москвофилов, более 25 лет в каждом селе была изба-читальня, они там свои аналоги "Вестей" распространяли кругом...

- Очень напоминает, кстати, последние десятилетия в Украине с российскими культурными центрами.

- И у них было большое финансирование из-за рубежа, в частности из России. Когда начиналась Первая мировая война, они начали кричать "царь-батюшка, приди". И царь-батюшка пришел, и ему вынесли ключи от Львова в сентябре 1914 года. Но когда эти коллаборанты вынесли ключи от Львова, они думали, что они окажутся на первых ролях, а они оказались на третьих. Начали завозить во Львов из Тулы, из Твери всю эту администрацию, аутентичных русских начали завозить. Это ничего не напоминает? Очень интересно мне самому находить подобные аналоги. Или вот будет шестой роман этой серии - "Беглец из Бригидок", о сечевых стрельцах, том, как они пытались адаптироваться в мирной жизни, и как их пытались использовать из пропагандистских соображений те, кого мы называем шпионами. А взять легендарную гибридную войну – это 1917-1921 годы, первая украино-российская война была по такому же принципу, шли сюда "спасать" украинский народ от буржуазных националистов. Словом, очень много находил аналогов в том времени. Единственное, надо беллетризовать это все и желательно снять на основе этого фильм – и не один. Но первая книга серии "Адвокат с Лычаковской" уже будет экранизироваться режиссером Зазой Буадзе. Я надеюсь, что финансово мы потянем, потому что уже и польская студия "Кадр", которая снимала упомянутый "Ва-банк", присоединилась. Если все будет хорошо, в следующем году начнутся съемки.