Массу вещей в Чернобыльской зоне наука не может объяснить,— ликвидатор Сергей Мирный

Во вторник, 26 апреля Украина отмечает 30-летие со дня самой серьезной техногенной катастрофы в истории нашей страны и всего человечества — аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Командир взвода радиационной, химической и бактериологической разведки, лейтенант запаса и один из первых ликвидаторов аварии СЕРГЕЙ МИРНЫЙ рассказал "Апострофу", почему не стоит создавать трагический образ вокруг истории ЧАЭС, можно ли возродить к жизни "зону отчуждения" и для чего туда стоит в обязательном порядке привозить каждого нового президента страны сразу после его инаугурации.

Спустя некоторое время после ликвидации Чернобыльской аварии Сергей Мирный отправился учиться в Центрально-Европейский университет, где занимался темой здоровья ликвидаторов. В своем исследовании эколог по образованию стал интересоваться гуманитарными вопросами и вопросами психотравм. Мирный уверен, что сегодняшний Чернобыль не несет вреда обществу. Он категорически против принятой в Украине традиции оплакивания этой истории. По мнению ликвидатора, Чернобыль является победой, а в случае самого Сергея – неотъемлемой частью его биографии.

Посторонним вход воспрещен

— Как вы впервые оказались в Припяти?

— Впервые я оказался в Припяти очень странным образом. Я подъехал к городу на бронированной разведывательно-дозорной машине — БРДМе. Это был июль 1986 года. Мы делали разведку по трассе забора из колючей проволоки, которым потом была ограждена Припять. Город тогда произвел на меня сильное впечатление. Он выглядел будто после нейтронной бомбы: разрушений нет — и людей нет. Больше всего впечатлило то, что людей эвакуировали в воскресенье в три часа дня, и им говорили, что эвакуация будет длиться ровно три дня, поэтому они уезжали на короткий срок, оставив вывешенное белье на балконе. И вот представьте: пустой город, а на балконах сушится белье. К сожалению, у меня не было времени, и я не смог заехать в город, чтобы посмотреть его целиком. Это то, о чем я сожалел, когда заканчивал службу и покидал Чернобыль в 1986 году.

Конечно, потом я все это компенсировал с лихвой, когда с 2007 года начал ездить в Чернобыльскую зону как гид. Тогда я снова увидел и город и то, что с ним происходит, как каждый год живая природа его поглощает. Это один из самых впечатляющих объектов, который мы показываем туристам. Вообще я считаю, что в город Припять нужно привозить всех президентов после инаугурации для того, чтобы они видели, к чему могут приводить их ошибки и что может быть с их городами.

— Почему вы вернулись в Припять?

— Спустя десять лет после Чернобыля я понял, что массу вещей, которые я тогда видел в зоне, наука не может объяснить. Ученые, чьи тексты я читал, не понимали, насколько радиация может быть неравномерной, и какие существуют закономерности в ее распределении. Они не понимали, как происходила ликвидация последствий аварии, и какие факторы, кроме радиации, негативно влияли на ликвидаторов. Для меня, как для офицера радиационной разведки, после Чернобыля это стало очевидным. В то время еще поднималась волна в СМИ о ликвидаторах, что мы будем болеть такими-то болезнями, что умрем в такие-то короткие строки.

Я тогда достаточно профессионально относился к данной теме, и не боялся всей истерии в медиа. Поэтому я принял решение поступить в университет на специальность "Окружающая среда: наука и политика" Центрально-Европейского университета в Будапеште. И соответственно моя дипломная работа касалась здоровья ликвидаторов ("Здоровье чернобыльских ликвидаторов как следствие психо-социальной травмы"). Согласно исследованиям, большие, по-настоящему опасные дозы радиации получила сравнительно небольшая часть ликвидаторов. А у остальных эффекты радиации или совсем невелики, или их вовсе нет. Меня интересовало, что же тогда отрицательно влияет на их здоровье. Тогда я впервые составил полный перечень причин – во время работы в зоне и после. Через пять лет, в 2006 году мои исследования были подтверждены группой экспертов ООН в отчете "Чернобыльский форум".

Сергей Мирный считает, что позиционирование Чернобыльской зоны как "зоны отчуждения", то есть выброшенного, закрытого пространства, где якобы "нет жизни и еще 1000 лет не будет", — это своего рода памятник поражению человека в Чернобыле. И этот акцент непосредственно влияет на состояние ликвидаторов и становится для них сильным психотравматическим фактором. "На самом деле в зоне жизни больше, чем где-либо", — уверен Мирный, поэтому очень важно изменить символическое значение Чернобыля с негативного на позитивное. Чтобы сделать это, Мирный еще в 1999 году, будучи студентом Центрально-Европейского университета, разработал концепцию создания Чернобыльского национального парка.

— Что, по-вашему, нужно в первую очередь показывать людям в "зоне отчуждения"?

— Мы всегда советуем брать дозиметр, потому что иначе это все равно, что ездить в обычные туристические поездки, закрыв себе глаза повязкой. Ведь один из уникальных объектов для показа — это рельеф радиационного загрязнения. Он сейчас в тысячу раз меньше в сравнении с тем, что я лично измерял летом 1986 года. Это, кстати, один из количественных показателей успехов ликвидации, так как уровень радиации удалось уменьшить благодаря работам по дезактивации, плюс происходили естественные процессы в самой природе. Поэтому находиться туристам там безопасно: доза за день равна часу-двум полета в современном самолете.

Наш маршрут выстроен так, чтобы происходило преодоление психологического барьера страха радиации у каждого туриста. Маршрут разработан не по географическому принципу, у него есть своя драматургия, как у художественного произведения. Например, мы не везем людей сразу к Саркофагу, а едем через Рыжий Лес, пересекаем западный радиационный след, даем возможность как бы побывать в шкуре ликвидаторов - и только после этого мы показываем Саркофаг. Сейчас они видят рядом и строящуюся "Арку", этот огромный Саркофаг-2, который считается самым большим арочным сооружением в мире, и самой большой движущейся конструкцией на суше. Маршрут мы заканчиваем у памятника ликвидаторам в Чернобыле.

Сергей Мирный говорит, что в 1986 году в зоне и на ЧАЭС еще было очень много людей. К примеру, утром невозможно было выехать на дорогу потому, что все было забито транспортом. "Дневальный (регулировавший поток автомобилей, — "Апостроф") вынужден был выходить на дорогу, чтобы остановить все движение, и мы на своих бронированных разведывательных машинах могли въехать на трассу и ехать в зону на работу", - вспоминает он.

— Готова ли "зона отчуждения" к растущему потоку туристов, ведь там, по сути, нет присущей туристическим объектам инфраструктуры?

— В 2015 году зону посетило больше 20 тысяч человек, и число желающих постоянно растет. Растет и количество многодневных экскурсий, во время таких туров люди должны где-то ночевать, а в городе Чернобыль всего две небольшие гостиницы, одна из которых довольно обшарпанная, там всего около 60 мест. Мы тратим свои ресурсы на то, чтобы привлечь людей из-за границы, а тут получается, что для их пребывания в Зоне нет условий. Все это нужно "разруливать" и туроператоры готовы этому способствовать. С другой стороны после Майдана люди стали более ответственны, они почувствовали свою значимость и способность что-то менять и создавать. У исполнительной власти запах горелых шин отложился на подкорке, поэтому диалог все-таки стал возможен, даже в нашей теме. Есть вопросы, которые может решить только администрация, мы можем и будем на нее давить и требовать, но и помогать там, где нужно.

Заповедные места

Мирный считает, что развитие официально разрешенного туризма в чернобыльской зоне могло бы сыграть свою роль в излечении пост-чернобыльского синдрома. По словам Мирного, у него есть информация, что у президента Украины Петра Порошенко на столе лежит закон о создании чернобыльского биосферного заповедника. "Я буквально недавно был на круглом столе Национального института стратегических исследований, на котором выступал академик Леонид Францевич (физикохимик и материаловед, академик АН Украины, — "Апостроф"). По поводу этой истории с природоохранным статусом Чернобыльской зоны он сказал, что самый оптимальный вариант тут — статус радиологического заказника. Но такое понятие как "радиологический заказник" в законах Украины не прописано. В Беларуси, к примеру, приняли закон о таком типе заказников, и решили этот вопрос".

— Есть ли проекты по созданию музея или мемориала на территории Припяти? Можно ли превратить город, который заброшен, в дружественный для людей, в некий культурный центр?

— Музей — это когда все под стеклом, под присмотром, где могут выставлять какие-то инсталяции, это дорогой проект. Большое количество чернобыльских проблем являются нерешенными во всем мире, это вызовы для мировой современной науки. И задача мемориализации города Припять из этого же разряда. Нужно учесть много факторов: к примеру, природа поглощает город — деревья растут и разрушают дома; возникает вопрос — сохранять дома и подчищать деревья или, наоборот, дать деревьям поглотить город, чтобы потом посмотреть, что будет дальше? Оба подхода имеют право на жизнь. Но в обоих случаях нужно изучить плюсы и минусы от того, что мы в итоге хотим получить. И для этого, с моей точки зрения, нужно привлекать лучшие интеллектуальные силы прикладных историков, которые занимаются вопросами памяти.

— Вы говорили о том, что в зоне радиация имеет неравномерную географию, а также, что там безопасно оставаться лишь кратковременный период. Все это связанные между собой вещи?

— Я делаю упор на кратковременность посещений, потому что научно доказано, что это безопасно. А неравномерность чернобыльской радиации связана с тем, что в разных местах она формировалась по-разному.К примеру, западный радиационный след возник из-за взрыва четвертого ядерного реактора, большую часть которого вынесло вначале на юго-запад. В это время дул сильный и стабильный ветер с востока на запад, первичная скорость выброса падала, его подхватывал восточный ветер и нес на запад. И поэтому этот след тянется на запад узким тонким “языком”. Там были самые большие уровни.

А второе по загрязненности место — это северный радиационный след: от 4-го энергоблока сектор градусов на 90, ось которого указывает точно на север, на Беларусь. Это уже след от выбросов в первые десять дней, когда реактор “плевался", дымился, и ветры несли (выбросы) именно в этот сектор. По моим данным 1986 года, в этом секторе уровни загрязнения были в раз десять меньше, чем в западном. К счастью, город Припять оказался в ложбине между западным и северным следами. Это вообще чудо. Потому что и западный, и северный следы только чуть-чуть касаются границ города. А если бы первый выброс пошел на город Припять, где жители спали с открытыми окнами — то все могло бы сложиться куда более трагически. Сейчас юг и восток Чернобыльской зоны достаточно чистые. Я часто шучу, что "в городе Чернобыле дочернобыльский уровень радиации".

— 30-летию аварии на ЧАЭС посвящено большое количество мероприятий всех уровней. Однажды в Славутиче я попала на событие, на котором, если говорить простыми словами, просто оплакивали эту трагедию. Но вы уверены, что от такого подхода пора отказаться.

— Уверен, что такие практики негативно влияют на здоровье людей, да и на здоровье общества в целом. Потому что при объективном анализе оказалось, что ликвидация Чернобыльской аварии — это в большой степени победа, ведь сценарии могли быть разные, мы могли получить в разы больше смертей. Например, в первые 10 дней аварии расплавленная радиоактивная масса в реакторе могла бы собраться в критическую, и произошел бы взрыв, так называемый criticality accident — взрыв при достижении критической массы. В таком случае масштаб прямых радиационных и прочих последствий возрос бы в разы. Кроме того, неизвестно, какие бы социальные процессы начались при таких условиях. Могла бы, что называется порваться "социальная ткань общества", когда цивилизованность слетает, и люди начинают действовать, как дикие животные. Да, Чернобыль — это победа, которая связана с огромными потерями и жертвами. Но мы должны рассказывать истории ликвидаторов-победителей, это поможет преодолеть (психологические) травмы как на уровне научном, так и на уровне человеческом.

— Может быть наоборот, с помощью оплакивания люди проговаривают свою травму и таким образом проживают ее?

— Понимаете, у психологической травмы есть период, когда происходит "работа горевания", происходит оплакивание утраченных мест, вещей и.т.д. В этот период внутренний мир человека должен как-то "устаканиться". И дальше наступает период "светлой печали". Утрата не может быть одинаково тяжелой при первом сообщении и через 30 лет. Как раз патология заключается в том, что через 30 лет боль остается такой же острой. В основе этой боли лежит патологическая форма памяти. И психотерапевтические практики нацелены на правильным образом организованное и регулярное повторение и в итоге "выскребание" травмирующих воспоминаний и деталей из памяти. Первоочередную роль играет информационная политика. В чернобыльской теме нам нужно производить информационную "дезактивацию" после всего того "информационного загрязнения" за последние 30 лет, точно так же, как после загрязнения радиационного. Но для этого тоже необходимо видение, определенная политика, четкие структуры для ее реализации и т.д. Но все это, к сожалению, отсутствует.