«Мы оказались в эпицентре кошмара»

Украинские фотокорреспонденты АЛЕКСАНДР ТЕЧИНСКИЙ, АЛЕКСЕЙ СОЛОДУНОВ и ДМИТРИЙ СТОЙКОВ сняли полнометражную документальную ленту «Все пылает», посвященную революционным событиям в Киеве зимой этого года. Эта картина с формулировкой «за выдающийся восточно-европейский фильм» получила специальный приз немецкого телеканала MDR на завершившемся недавно фестивале документального кино и анимации в Лейпциге. О том, как снимался этот фильм, корреспондент А’ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ побеседовал с авторами и продюсером картины ЮЛИЕЙ СЕРДЮКОВОЙ.

‒ Почему вы стали снимать Майдан-2014 и в каком качестве вы там оказались ‒ активных граждан или профессионалов, выполняющих свою работу?

А.Т. Мы идем туда, где что-то происходит, даже если нет заказа от того или иного издания на конкретную съемку. Все равно хочется быть там, где есть важное событие, и следить за его атмосферой. То, что мы были и остаемся газетчиками,‒ не случайность. Очевидно, мы ‒ люди этой структуры, этой породы. И когда все началось, мы там оказались. Буквально сразу же сюда подтянулся наш приятель, немецкий журналист Конрад Шуллер, который пишет для газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung. Я с этим изданием сотрудничаю с 2005 года, а занявшись документальным кино, стал снимать для их сайта короткие сюжеты. И так вышло, что с первых дней Майдана мы начали снимать документальные репортажи для сайта Frankfurter Allgemeine Zeitung. И, в общем, как-то втянулись в этот драйв. Но у нас сразу возникла идея не делать эти репортажи в стиле новостей, а все-таки снимать их в эстетике документального кино.

‒ Но ведь наверняка у вас накопилось материала намного больше, чем то, что вошло в окончательную версию фильма?

А.Т. Да, его набралось много, но и здесь нам отчасти помогло то, что мы делали репортажи для Германии. Днем мы снимали, ночью монтировали сюжеты, кое-как отсыпались и снова шли на Майдан. То есть к моменту работы непосредственно над фильмом «Все пылает» у нас были уже смонтированные куски. И основные, самые эффектные эпизоды в голове уже были.

‒ А как вам удалось, так сказать, побывать по разные стороны баррикад? Ведь одно из достоинств вашей ленты, по-моему,‒ в том, что в ней отсутствует четкая политическая тенденция. Фильм просто фиксирует раскаленный фрагмент истории.

А.Т. Однажды, в январе, так случилось, что во время атаки милиции на протестующих на улице Грушевского Леша остался за спинами спецназа. Но, как я понимаю, он решил испытать удачу повторно.

А.С. Да, 18 февраля, во время разгона граждан, я пошел вслед за группой спецназа, когда она начала наступать. Мы даже некоторое время стояли вместе, курили и беседовали. Правда, потом подошел милиционер, разбил мне камеру и поранил палец. Я подошел к карете «скорой помощи», чтобы его перебинтовать, а там лежал мужчина с разбитой головой. Я понял, что со своим пальцем как-нибудь сам разберусь ‒ есть у врачей дела и поважнее.

Ю.С. Все три месяца, пока мы работали, нам было интересно посмотреть на ситуацию с двух сторон. Но подойти ближе к милиции всегда было сложно.

А.Т. Да не столько сложно, сколько опасно из-за ее дурных реакций.

‒ Но ведь все равно подобные съемки сопряжены с немалым риском. Уважение к журналистам у наших стражей порядка явно не культивируется.

А.С. Об опасности особо не думаешь, когда снимаешь. Вспоминаешь об этом только тогда, когда начинают лететь булыжники, а у тебя нет каски. Тогда задумываешься о риске.

А.Т. Вообще, я думаю, что мы как-то заточены под такие ситуации. Конечно, иной раз они опасны. Помните момент в фильме, когда некий товарищ стреляет из пистолета по милиционерам. А я стою рядом и его снимаю. И у меня одна мысль в голове: сейчас его заметят и начнут в ответ палить. И угодят в меня. Так что одновременно думаешь, как выстроить кадр и не попасть под пулю. Когда снимаешь подобные репортажи, всегда важно оценивать обстановку. Хотя, конечно, зачастую принимаешь решения рефлекторно, действуешь инстинктивно.

Ю.С. Могу добавить, что в какие-то моменты выход на съемку помогал справляться со стрессом, который вызывали все эти события. Помню, как 18 февраля ребята ушли на съемку, а я сидела перед телевизором, видела, что там уже реально убивают людей. Было страшно. Но, в конце концов, я поняла, что сидеть в доме еще страшней. Схватила камеру и побежала на Майдан. Объективно там опаснее, но субъективно в работе ты себя чувствуешь лучше.

‒ Вы видели другие фильмы о Майдане?

А.Т. Да, «Майдан» Сергея Лозницы.

Ю.С. Мы с ним, кстати, встретились в Лейпциге и долго общались. А закончился разговор совершенно по-мальчишески, когда Саша и Сергей, вспоминая разные отрывки своих фильмов, обнаруживали переклички. Лозница говорит: «Саша, вот у тебя человек стреляет, а у меня милиционер падает. Наверное, это один и тот же случай».

‒ Вы с Лозницей сняли абсолютно разные фильмы. У него ‒ эпическое полотно о вечном противостоянии народа и власти. Вы как бы фиксируете саму магму истории, приближаетесь к ней буквально вплотную. При этом оба эти фильма объединяет несколько отстраненный авторский взгляд, неангажированный никакой идеологией. Для вас это сознательное решение? Как вы сегодня трактуете события на Майдане?

А.Т. В нашей команде, кстати, нет единого мнения по поводу этих событий. Для меня, например, смерти, которые произошли на Майдане, все перечеркнули. Люди говорят о победе Майдана. Я ее не чувствую. Я чувствую только трагедию. Юля думает немного иначе.

Ю.С. Если бы я категорически мыслила иначе, мы, наверное, вместе бы не работали. Мы прошли вместе всю революцию и были во многих местах одновременно, но когда стали об этом говорить, иногда нам казалось, что наблюдали совершенно разные вещи. Я уважаю Сашину точку зрения, но вижу в этих событиях и другую, хорошую сторону. То, что осталось за кадром в этом фильме, но лично для меня очень важно ‒ это сильное сплочение людей, взаимопомощь. Мне кажется, что каковы бы ни были политические, социальные последствия этих событий,‒ эта память о взаимопомощи и сплочении останется. И это меняет людей на клеточном уровне. Это меня саму изменило. Я уверена, что не буду прежней после этих событий. И многие другие люди тоже. И какая-то ответственность, вовлеченность в жизнь страны повысилась ‒ во мне и многих моих друзьях, по крайней мере. Мне кажется, что этот результат тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но, конечно, я согласна с тем, что то, к чему это привело,‒ большая трагедия. Которая оставляет много вопросов о том, кто за нее в ответе. И мне нравится, что ребята в фильме этот вопрос задают, но не навязывают ответа.

‒ А как реагировала на фильм публика на фестивале в Лейпциге?

Ю.С. Там было три показа, прошедших в переполненных залах. Среди зрителей было очень много молодых людей. Нас поразила их реакция. Зал словно жил вместе с фильмом. В первой половине фильма зрители много смеялись, потом постепенно затихли, а в финале, казалось, никто не шевелился. Даже кто-то всхлипывал. Люди, казалось, испытали настоящий шок. А потом ‒ шквал вопросов.

А.Т. И только одна женщина заявила, что, дескать, свой фильм вы можете показать на телеканале «Раша тудей».

Ю.С. Она сказала, что ее раздражает концентрация насилия в кадре.

А.Т. Но ведь мы оказались в эпицентре кошмара. Конечно, кто-то понимает все это иначе. Мы показывали наш фильм некоторым знакомым, непосредственным свидетелям этих событий, и они признавались, что такого себе не представляли. У них иной взгляд.

Ю.С. Кстати, ведь и претензии к «Майдану» Лозницы ‒ подобного рода. Критикуют ведь не фильм как таковой. Это просто несовпадение показанного с экрана со зрительскими ожиданиями. Люди заведомо знают, что хотят увидеть. Они там были. У них своя картина.

‒ Здесь важен фактор времени. Чем больше отдаляется событие, тем сильнее оно мифологизируется. Но сейчас люди, наверное, хотят прежде всего увидеть то, что они пережили. А как вы представляете дальнейшую судьбу фильма? Собираетесь ли показать его в Украине?

Ю.С. Думаем, но еще не знаем, когда это произойдет. Естественно, подаем заявку на фестиваль Docudays, который должен состояться в марте следующего года. Вероятно, до этого представим картину на нескольких международных фестивалях ‒ у нас уже есть предложения. Ведем переговоры с украинским дистрибьютором, рассчитывая на прокат в кинотеатрах. Но пока неясно, имеет ли это смысл ‒ документальный, к тому же отечественный фильм трудно представить в массовом прокате. Пытаемся говорить с телеканалами. Хотя пока от тех из них, с кем вели переговоры, получили, увы, предсказуемый отрицательный ответ. Слишком непривычный, мол, формат. Фильм без слов.

А.Т. Домохозяйки не поймут.

Ю.С. Кажется, что и в этом смысле на Западе наши шансы выше. Скажем, когда мы обсуждали идею показа фильма по телевидению с нашими британскими дистрибьюторами и спрашивали, будут ли они настаивать на каком-то закадровом комментарии, нам ответили, мол, зачем, и так все понятно.

‒ Мне, к слову, отсутствие закадрового текста представляется очевидным достоинством вашей картины.

А.Т. Ясно, что дело не в телеформате, а в том, что существует особый формат украинского телевидения. Не только, впрочем, его. Почему мы стали снимать кино? Потому что у нас не осталось выбора. Ведь в газетах, так или иначе, ты становишься заложником формата, затачиваешься под него. Это была одна из причин моего ухода из печатного издания ‒ невозможность дышать. В формате душно, в нем жизни нет. Документалистика лично для меня ‒ спасение. Здесь я ощущаю себя самим собой.

- А какой человеческий, личный опыт вы приобрели, работая над этим фильмом?

А.Т. У меня, честно говоря, просто контузия. Я еще с ужасом смотрю на это кино, которое мы сложили. И настойчиво убеждаю себя, что не хотел бы повторить подобный опыт.

А.С. Я бы тоже хотел снимать истории о спокойных людях. Об их судьбе. О мирной жизни.

Ю.С. Мой главный вывод состоит в том, что есть вещи, которые важнее твоей собственной жизни. Наблюдая за людьми, которые защищали то, во что они верят, я вдруг неожиданно это почувствовала. Когда ты понимаешь: то, что случится лично с тобой, с твоим телом,‒ это второстепенно. Важно идти и делать то, что ты должен делать.