Датчанка Дитти Марчер, психотерапевт, директор Международного института бодинамики, провела первый в Украине тренинг для бойцов, вернувшихся из АТО. Специалист долгие годы работала с ветеранами в самых разных горячих точках и была участником миссии ООН в странах бывшей Югославии. Ее методика — это разновидность телесно-ориентированной психотерапии, которая помогает участникам боевых действий справиться с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) и вернуться к нормальной социальной жизни. Серия таких тренингов должна подготовить инструкторов, которые, в свою очередь, помогут в реабилитации таким же солдатам и офицерам, как они сами.
О том, какие страхи стали причиной агрессии Владимира Путина против Украины, помощи жителям фронтовых территорий на Донбассе и возвращении бойцов АТО к мирной жизни Марчер рассказала в интервью "Апострофу".
Обмен опытом
Мы встречаемся с Дитти Марчер в тренировочном центре под Киевом. Ее первая группа, в которой — 21 ветеран АТО, разминается на лужайке, — тренинг начинается с зарядки, причем здесь уделяют внимание не только телу, но и психике. Бодинамика, по словам Дитти, работает по принципам, подобным тем, что применяют в обществе анонимных алкоголиков: когда один человек, излечившись от ПТСР, становится примером для других, попавших в аналогичную ситуацию. Этот принцип в разы повышает уровень доверия между инструктором и его подопечным. "Это хорошая ролевая модель: я тоже был в таком положении, но сейчас я тут, и если кто-то был в таком же дерьме, как и я, а теперь он выбрался, то и я смогу это сделать. То есть, они постоянно являются своего рода отражением друг друга", — поясняет Марчер.
По ее словам, в Дании сегодня на 6,5 миллионов жителей приходится несколько десятков тысяч участников боевых действий, воевавших по всему миру в рамках натовских миссий. Методика Дитти Марчер помогла вернуться в социум многим бойцам, прошедшим горячие точки и страдающим от посттравматического синдрома.
В Украине число ветеранов с ПТСР также стремительно растет. По данным Научно-исследовательского центра гуманитарных проблем Министерства обороны Украины, около 80% бойцов АТО страдают от психологических травм, около 30-40% могут оказаться в группе риска, у которой психологические проблемы могут вылиться в психические расстройства. Если не решать эту задачу сегодня, спустя несколько лет более 50% ветеранов все еще будут страдать от постоянных отклонений в поведении и вполне могут стать потенциальной угрозой как для близких, так и для общества в целом, и так и не вернуться к мирной жизни.
— Расскажите о главных преимуществах вашей методики.
— Я, в первую очередь, всегда говорю, что к травме не стоит относиться как к чему-то однозначно плохому, ведь она дает множество возможностей. Шок сам по себе — это не нечто негативное. А вот получить после стресса посттравматический синдром — это уже нехорошо. Мы учим ветеранов понимать, каким образом работает наш организм, в первую очередь, много рассказываем о травме как таковой. Большинство не понимает, что травма случается вне их сознания, так что ваше эго, ваше я не может это контролировать, в этом есть определенная двойственность, это как два разных человека, живущие в одном.
Вот вам пример: я — против смертной казни, но если кто-то сделает больно моим детям, я этого человека готов убить. Вот такие двойные стандарты. С одной стороны, я могу быть жестоким убийцей, а с другой — я очень добрый человек. Мы учим понимать, что если человека подтолкнуть, вынудить, то он станет жестоким ради выживания. Когда наше сознание перегружено, когда у нас стресс, наше эго начинает действовать. Первые пару дней мы учим понимать, почему с нами происходят те или иные вещи, ведь большинство думают — я сошел с ума, я жестокий человек. Но, на самом деле, подобное поведение нормально и может случиться с любым.
Директор Международного института бодинамики Дитти Марчер
Дальше мы учим ребят понимать свое тело. Не только наш мозг отвечает на стресс, наши мышцы также реагируют на шоковое состояние. По сути, в разных мышцах может храниться разная информация. Мы делаем специальные упражнения, чтобы понять, как тело реагирует на окружающую реальность. Некоторые мышцы для того и существуют, чтобы, скажем так, тестировать реальность, какие-то поддерживают суставы, какие-то помогают дышать и так далее. Вот, допустим, что я буду делать, если у меня случится приступ паники? Мне надо знать, как успокоить себя и минимизировать стресс. Мы учим ветеранов справляться с внезапными приступами гнева, учим, как вести себя и как использовать в этой ситуации свое тело: что делать, когда случаются флешбэки (психологическое явление, при котором у человека возникают внезапные, обычно сильные, повторные переживания прошлого опыта, — "Апостроф"), чтобы не причинить вреда семье и дать себе время вернуться в эту реальность. Мы тренируем эти навыки с помощью специальных упражнений. Затем учим их, как говорить друг с другом, как разделять факты, интерпретации и эмоции. Есть импульсы, есть действия. Многие не разделяют воображаемое и факты. Но если кто-то подумает, что другой причинит ему зло, при этом не проверив факты, у него будет эмоциональная реакция на это. Мы учим разделять эти элементы.
Еще одна важная часть тренинга — это интервью с ветеранами, которые помогают заново пережить особые моменты в жизни, так называемые пиковые переживания (введенное А. Маслоу обобщающее понятие для переживаний, связанных с внезапными ощущениями интенсивного счастья, — "Апостроф").
— Большинство думает, что эти переживания — случайность. Но это не так, можно научиться их создавать. Каждый шок, как ни странно, имеет и светлые моменты, но мы их не видим, потому что они, по сути, спрятаны под самой травмой. Представьте себе, даже в момент, когда кто-то убивает другого человека, что-то в его душе открывается, и он испытывает удовольствие. А потом внутри что-то говорит: "Черт, да я психопат, я очень плохой человек! Мне было хорошо от того, что я убил этого человека". Но я объясняю это так: нет, вы почувствовали себя хорошо не потому, что убили человека, а потому, что вашим озарением стало понимание, что вы выжили. Травма заключается в том, что человек понимает — я убил другого человека, но эйфория наступает потому, что благодаря этому убийству я все еще здесь. Мы изучаем подобные истории в жизни каждого, чтобы они поняли природу этих озарений. Также важно, чтобы человек осознал — до того, как пойти на войну, у него тоже были травмы. И тогда легче разобраться, что стало причиной травмы — события на войне или этот посттравматический синдром тянется еще с детских лет, когда, допустим, кто-то увидел в четырехлетнем возрасте, как отец ударил мать? И вот ты видишь что-то похожее на войне и переживаешь ПТСР, корни которого уходят в глубокое детство. Для этого мы создаем историю шоковых состояний человека, чтобы он не думал, что это война его разрушила, и понимал — какие-то события в жизни связаны между собой.
— И как же вы справляетесь с тем, что все эти скелеты начинают вываливаться из шкафов, и человек пытается переосмыслить всю свою жизнь?
— Мы постоянно обращаемся ко внутренним ресурсам человека, к его способности расти и меняться. Наша задача — понять, как мы можем использовать травму, чтобы стать лучше, а не превратиться в маленького и забитого человека. Когда мы создаем историю травм, тут важно придерживаться фактов. Люди рассказывают факты, а не историю. Факты отвечают за шок, но история создает посттравматический синдром. Потом мы говорим с ребятами, они выбирают одну стрессовую ситуацию, и я помогаю им отыскать в ее кошмаре что-то очень светлое и показать: вот это — хорошая часть, а это — травмирующая вас часть. Я также помогаю им найти недостающие звенья цепи, ведь в состоянии шока мы становимся очень сосредоточенными, наша задача — выжить, но это означает, что мы не замечаем важные детали, без которых картинка не будет полной. Это важно, потому что, как правило, человек застревает на вопросе "Зачем я это сделал?". Но когда он видит всю картину произошедшего, то сознание успокаивается, симпатическая и парасимпатическая нервные системы приходят в равновесие.
План Б
Важный момент реабилитации, говорит Дитти Марчер — это наличие безопасного места, куда человек может отправиться, чтобы успокоиться, прийти в себя в случае какой-то беды. У каждого должен быть план на случай экстремальной ситуации. "Но у большинства такого плана нет, — считает Марчер. — Мы учим ветеранов создавать такое место. Это может быть все, что угодно: для кого-то безопасным местом будет машина, ок, тогда, если вам нужно будет спрятаться, используйте свою машину. Если это дом друга — вам нужно пойти к нему". Она вспоминает, как однажды в канун Нового года ей позвонили и рассказали о пожаре в ее доме. "И я была совершенно дезориентирована, потому что не знала, куда мне пойти, где я могла бы перевести дух, — вспоминает Дитти. — Вот тогда-то я и решила — у меня должен быть план А, план Б и план С, чтобы кризисный момент не застал меня врасплох. Теперь у меня есть не одно, а четыре безопасных места. Если что-то случится, и я не смогу поехать в Данию, то могу отправиться в Грецию, у меня также есть замечательные друзья в Америке, на которых я смогу положиться в трудный момент".
— Наверное, следовало бы обучить этому и гражданское население в зоне АТО, ведь люди там очень привязаны к своему дому, редко куда-то выезжали за свою жизнь. Они живут в эпицентре конфликта и зачастую настроены очень агрессивно. Что бы вы посоветовали тем, кому приходится сталкиваться с подобной агрессией?
— В первую очередь, надо быть способным принимать эту агрессию. Если вы сталкиваетесь с людьми, пережившими травму или живущими в постоянном стрессе, им нужен кто-то, кого они будут во всем винить. Это старо, как мир — показать на кого-то пальцем и сказать: "Это ты виноват!" Если я не могу справиться с болью, мне надо ее на кого-то проецировать. Я была во многих зонах военных конфликтов и могу сказать — чем более безопасно себя чувствуют люди, тем более агрессивными они становятся. Так что волонтерам надо понять — это хороший знак, что у людей есть смелость этот гнев на вас излить. Стоит в такой момент сказать: "Я вижу и слышу то, что вы говорите". Дайте им понять: это нормально — быть сердитым и испытывать страх, потому что гнев — это еще одна форма страха. Они думают: "А почему мы? Мы на Майдан не ходили, не решали ничего, это вы все сделали, мы просто хотели жить на своей земле!" И они действительно этого не просили! Я думаю, есть много простых рабочих, фермеров, которые живут в своих маленьких сообществах, многие не видят себя так называемыми европейцами, не мечтают ими стать, что бы кто ни вкладывал в это понятие. И пусть уж лучше они будут сердиться, чем будут пассивными. Потому что гнев позволяет им идти дальше. Не ждите благодарности потому, что вы волонтер и что-то для кого-то сделали.
— То есть, нужно уметь принять чужой гнев и страх? А как же потом самому психологически справляться с этой ношей, которую на тебя взвалили?
— Главное — сказать людям: "Я тут, я слышу вас". А потом уже ваша работа как волонтера — обнять другого волонтера, поддержать его, знаете, 12 хороших объятий в день повышают уровень окситоцина в организме. Да, часто бывает, что вы приходите к кому-то с добром, а в конце дня вам уже хочется этого человека придушить. Я такое состояние переживала много раз. Но в их мире мы разрушили их жизни, а значит, мы должны принять их реальность и не пытаться их изменить. Если кому-то сказать, что его слова — неправда, это значит — заявить, что он не имеет права на свои чувства. Но если вы гнев встретите открыто, уровень агрессии снизится.
— Кто, по вашему мнению, лучше справляется с ПТСР — дети или взрослые, и почему?
— В лагерях беженцев в Африке и бывшей Югославии я видела много родителей, которые страдали от ПТСР, в то время как дети просто объединялись в группы и начинали играть. Если у кого и развивался ПТСР, то у тех, кто пытался заботиться о родителях. В Дании, если в какой-то семье есть проблемы с детьми, то я говорю — я хотела бы пообщаться со взрослыми, потому что я как мама являюсь безопасным местом для своих детей. Если я не чувствую себя в безопасности, то и дети этого не почувствуют. Поэтому я должна поработать над собой, чтобы я смогла помочь им.
— Можно ли предотвратить ПТСР?
— Да, можно. Главное — создать безопасное место, говорить, использовать телесный контакт, помочь пострадавшему выплеснуть эмоции.
— У нас в подобной поддержке нуждаются очень многие — и военные, и гражданские, живущие на линии фронта. Как справиться с таким количеством людей с посттравматическим синдромом?
— Вам нужно создавать сообщества, которые бы каждый день проводили работу, помогали общаться, где бы учили, как успокоить нервную систему и поддерживать друг друга. Чувства очень важны. Одна из причин, почему в Украине так много волонтеров, — в том, что эти люди переживают свой посттравматический синдром. Когда вы чувствуете себя бессильными, вы будете думать: если я сделаю хоть малость, то мне станет легче. Кстати, не надо жалеть людей с ПТСР, потому что тогда они будут чувствовать себя пациентами. Надо вовлекать их в процесс.
Директор Международного института бодинамики Дитти Марчер
Представьте — случилось землетрясение, и вот со всего мира приезжают люди, которые говорят: "Мы сейчас тут разберемся, а вы пока в сторонке посидите". Таким образом, вы получите намного больше людей с ПТСР. Надо говорить: "Идемте, будете помогать". Отсутствие вовлеченности в процесс превратит их в беспомощных жертв, а беспомощность — худшее, что может случиться, это заканчивается посттравматическим синдромом. Я говорю ветеранам: "Вы — не жертвы. Да, вы отправились на войну, дерьмо иногда случается, но теперь вам нужно вернуться в общество. Я не собираюсь никого спасать, но я могу поддержать, чтобы мы проделали эту работу вместе". Во время моего нынешнего визита ко мне подошел один раненый солдат. Он сказал, что после ранения у него была депрессия, он ничего не хотел делать, но после тренинга снова почувствовал себя живым, стал снова смеяться и общаться с другими людьми. И он не один такой.
Профессия "переговорщик"
— Одна из ваших специализаций — это переговорщик. Сегодня все встречи на международном уровне касательно войны на востоке не принесли ожидаемого результата. Что участники переговоров делают не так?
— Не хотелось бы тут говорить о политике, но я скажу так — когда вы готовитесь к переговорам, то вам нужно понять, в чем вы похожи со своим оппонентом. Я могу умереть за что-то, вы готовы умереть за что-то, мы готовы рисковать своей жизнью ради своих убеждений, это делает нас похожими, с этого мы можем начать. Далее, когда вы ведете переговоры, важно понимать страх своего врага. Я полностью понимаю страх Путина.
— И чего он боится, по-вашему?
— Россия заключила договор с Европой после падения "железного занавеса", что она не будет размещать базы НАТО в странах Восточной Европы. И это мы нарушили все соглашения — Европа и США. Россия видит, что НАТО близко подобралось к ее границам. Путин захватил Крым, потому что был уверен, что натовский флот будет там через пять лет. И я вас уверяю, так бы и было. Посмотрите на Литву, Польшу — там есть натовские самолеты, натовские солдаты (заметим, что фактически они появились там после начала агрессии России против Украины и аннексии Крыма. В то же время, сам Путин действительно не раз заявлял, что в Крыму могла быть база НАТО, но не обосновывал свои страхи хоть какими-то фактами, — "Апостроф"). Когда вы ведете мирные переговоры, надо начинать не с фразы "Ты сделал", а со слов "Я сделал". И брать на себя за это ответственность. А мы все делаем наоборот — начинаем обвинять в неправильных действиях оппонента. И поэтому война не заканчивается. Иметь дело с врагом — значит уважать его, видеть причину его поведения и, в первую очередь, уметь осознавать собственные ошибки.
Директор Международного института бодинамики Дитти Марчер
Умение выживать
— Что бы вы посоветовали семьям тех ребят, которые вернулись и сейчас переживают ПТСР?
— Вам нужно учиться узнавать друг друга заново, ведь муж, который ушел на войну, это не тот человек, который вернулся домой. Нужно попытаться найти с ним связь и понимать, что прежним он уже не будет. Стоит попросить о помощи других ветеранов, которые прошли подобный курс. У нас будут телефоны, по которым семьи смогут звонить и говорить, что им нужна помощь. Это нормально — нуждаться в помощи. Отказываться от помощи — это воспроизводить стресс снова и снова.
— Что делать с агрессией?
— Дать больше личного пространства. И не давить. Если агрессии становится слишком много, обратитесь к ветеранам. Мы планируем провести несколько таких тренингов. Может, кто-то попросит своего сына, мужа пройти такой инструктаж, получить эти навыки. В Восточной Европе есть такая традиция — все хранить в семье, не выносить на люди. Это привычка, непосредственно связанная со старыми травмами. Но сейчас мы должны сказать, что семья — это и есть общество, это все мы.
— Что больше всего поразило вас во время работы с украинскими ветеранами?
— Я говорю своим датским друзьям — если мне надо будет выживать, то я выберу для этого украинца. Но если мне нужно будет просто жить — я выберу датчанина. Больше всего в ваших людях меня поражает способность выживать. Вы можете оказаться в самых ужасных условиях и сможете выжить. У вас вся нация живет с ПТСР. Причина этому война, или она просто разбудила другие, ранние травмы? Так много людей когда-то умерло от голода, пыток, и это повторялось снова и снова. Так что выживать вы умеете. Вот чего вам не хватает, так это знания, как жить. Но я думаю, если человек умеет только выживать, он будет постоянно воспроизводить ПТСР из поколения в поколение. И это то, чему я учу ветеранов — вы выжили, а теперь давайте научимся жить.
